Не бойся темноты

– Прости?! – кричу ей в ответ, и яблоко ударяется о двери. – Прости? – яблоко ударяется о камин. – Прости? Прости? Прости? – яблоки ударяются о подоконник, о люстру и разбиваются в мелкие брызги. – Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Уходи!

Надин отмахивается и по-прежнему пытается подойти. Она совсем близко. Пячусь.

– Я не могу уйти. Остановись и послушай, – умоляет она. – Прости!

Моя спина утыкается в стену. Дальше отступать некуда.

– Прости? Да чёрт, за что?! За то, что он ушёл к тебе? За твою подлость? За то, что…

– Прекрати говорить хрень и сядь! – надрывное «сядь» гремит так, словно из утробы сестры-предательницы вырывается вихрь и обрушивает на меня всю мощь. И новая Мишель оседает от неожиданности и бессилия. – Ты помнишь, как умер отец, и ты долго ещё боялась заходить в комнату родителей? Ты плакала и повторяла: «Он не умер», и постоянно ночью залазила под кровать, потому что придумала, что отец и дальше будет приходить пьяный, и кричать, и размахивать своими огромными жилистыми руками, как крыльями зловещей мельницы.

– Я не забывала. Зачем ты напоминаешь? – тело новой Мишель выходит из-под контроля. Его трясёт, и уже кажется, что Надин пришла просто меня добить. Хотя какая теперь разница. Пусть добивает.

– А ты помнишь, как умерла мать и у тебя случилась истерика? – продолжает напирать сестра.

– Ты пришла меня мучить?

Я полностью теряюсь. Движения становятся неуверенными, голос – бессильным, язык – заплетающимся.

– Прости, Мишь! Я пришла тебя спасти, как и тогда, когда вернулась в отчий дом после смерти матери, чтобы вытащить тебя. Ты же помнишь?

Она извлекает вопрос, как козырь, и я чувствую, как снова непостижимо страшное и необъятное подкрадывается из-за спины сестры.

– Помню. Но зачем ты мне всё это говоришь? Нн-нe-е, не понимаю. – Кусаю ногти, они противно скрипят на зубах.

– Мишель, не ври мне. Ты понимаешь, не маленькая. А теперь прекрати грызть ногти и сядь, – её команда звучит хладнокровно, как выстрел, и я повинуюсь. – Я хочу тебе сказать…

Страх сжимает меня. Вот-вот Надин произнесёт ещё слово, и то, что подкрадывается, выпрыгнет, как вылетит из дула, и уничтожит меня. И я понимаю, что сейчас произойдёт.

– Надин, пожалуйста, молчи! – Мои глаза расширяются от ужаса. – Молчи. Не говори ничего.

Рука непроизвольно нащупывает лежащее на диване яблоко, ноги сгибаются, подбородок упирается в колени, я накрываю голову руками и сворачиваюсь, как тогда в детстве под кроватью, и из меня вырывается:

– Я не хочу ничего помнить.

Но Надин непреклонна, она наконец выговаривает то, о чём так долго и мучительно молчала.

– Хочу… Хочу тебе сказать «прости», – она тяжело вздыхает и выдерживает минуту молчания. Я вдруг чувствую, где у меня сердце. Оно, как обезумевшее, бьётся со скоростью тысячи ударов в секунду, под чёлкой выступают капли пота, диван вместе с полом содрогаются. Надин продолжает: – Прости, моя любимая Мишель. Прости за то, что он снова умер. – И уже очень тихо заканчивает: – А я тебе не смогла помочь.

Над нами смыкается тишина. Такая тяжёлая и такая ощутимая, что её можно потрогать. Такая, что как болотная тина затягивает и не выпускает. И я уже по макушку в гнетущей тишине. Кажется, что тонны разлагающихся рыб и водорослей должны накрыть весь рушащийся мир и захлопнуться, поглотив его, издавая отрыжку. Но чья-то рука хватает меня и вытаскивает на берег.

Глава 33. А чей это был сценарий?

Меня сотрясают волны непонимания и понимания. Я нервно вгрызаюсь в яблоко, скорее не ем, а рву его на мелкие кусочки.

Я это знала, но откуда я могла знать?

Я это слышала, но как я могла слышать?

«Прости за то, что он снова умер».

Руки падают, огрызок яблока, зажатый до хруста в одной из них, скатывается на ковёр и упирается прямо в пальцы ног Надин.

– Он умер?

Видимо, нужно плакать?

В театре в таких случаях артисты говорят: можно наиграть на десять спектаклей. Но внутри меня разверзлась пустыня. Слышу, как с воем ветер обдувает барханы тоски и отчаяния. Слышу не в первый раз. Когда-то оставила чудовищную историю здесь, в пустыне своего одиночества и горя. Закопала в барханах забытья. Но ветер жизни… Он снова открыл истину моему трусливому и пугливому разуму. Разуму, который боится ночной темноты. Разуму, который боится одиночества. Разуму, который боится принять и отказывается смотреть правде в лицо. Разуму, который отказывается видеть.

– Очень прошу, – Надин сидит рядом. – Не убегай, не кричи, помолчи и выслушай.

– Он умер? – шепчу сухими губами так тихо, что вряд ли Надин может услышать, но ей и не обязательно слышать, она читает по губам.

– Мишель, мне больно говорить, но знаю, тебе ещё больнее опять это услышать.

– Опять это услышать? Опять? – переспрашиваю я.

Надин сидит близко, но даже не пытается ни обнять, ни прикоснуться. Она знает, что я сейчас так раскалена, что могу ударить током, и она держит дистанцию, давая мне время остыть и вернуться в реальность, от которой я пыталась скрыться.

– Прошу, выслушай меня, Мишь. Пожалуйста, просто молчи и слушай.