– Надин, мне больно. Ты говоришь страшные и невозможные вещи.
– Вся наша жизнь состоит из страшных вещей, но важно их пропустить через сердце. – Сестра берет яблоко и крутит его между пальцами. – Знаешь, почему в твоём доме столько яблок? Под той кроватью, под которой ты пряталась в детстве, и я иногда вместе с тобой, всегда на газетах лежали яблоки. Они там хранились у нас круглый год. Сорт такой. Не помню, как он называется, но они могли лежать там хоть сколько. Некоторые прели и выбрасывались, а другие со временем становились сахарными и ароматными. Забиваясь между ними, ты начинала успокаиваться. Там, под кроватью, между яблок – было не так страшно. Время шло. Мы взрослели, менялись, но одно осталось. Ты так и прячешься в яблоках. Ты застряла, Мишь.
Надин решительно встает, подходит к платяному шкафу, что стоит справа от камина, и открывает скрипучую дверцу с зеркалом на фасаде.
– Вещи. Посмотри, ты до сих пор хранишь вещи своего мужа, и не просто хранишь, ты их развешиваешь в шкафу, как развешивал он.
Надин мечется. Мне хочется закрыть глаза, закрыть уши и лежать и вдыхать яблоки, но я, как оглушённая, слежу за каждым её движением. Она останавливается в центре комнаты и протыкает рукой воздух, выставляя пальцы в сторону кухни:
– Ты ставишь посуду от самой маленькой тарелки до самой большой. Он так её составлял. Домик, – она хватает и протягивает мне аромадомик с камина, – ты зажигаешь его специально, вы всегда по вечерам зажигали камин, эту аромалампу и читали книги или сценарии. Ты так и читаешь сценарии напротив его пустого кресла. Так, как вы всегда это делали, пока были вдвоём. Ты создаёшь и поддерживаешь другую реальность. Ту, в которой он жив и вот-вот придёт. Ольга Витальевна сказала – такая психологическая особенность. Так срабатывает твоя защита. Но, Мишь, ты гибнешь в попытке остановить время. Что дальше? Так нельзя, Мишель, и мы все стараемся тебя спасти.
– Вы все? Кто – все?
– Все мы. Я, Руза, Мира, и Роберт, и Мила… Хотя нет, Мила уже не старается.
– Вы сговорились… Но нет, невозможно. Подожди, Надин, я ведь его видела там, в кафе, с тобой.
– Ты видела нашу ошибку и глупого любвеобильного артиста. Он должен был сыграть его роль, но не со мной. Сценарий был другой. Я для этого даже стащила любимый плащ твоего мужа. Нет, ты не подумай. Я его принесла. Вот он.
Надин исчезает в коридоре и возвращается с большой открытой сумкой, из которой на пол падает старый плащ. Руки сами тянутся к нему, словно он твоя часть. Хватаю и утыкаюсь в мятую ткань. Слёзы сами прорываются. Без всхлипываний, без содроганий. Просто выливаются и образуют на щеках горячие бороздки.
Надин дотрагивается до моего плеча осторожно, только кончиками пальцев:
– Прости, Мишь. Это страшно и больно, рассказывать тебе в третий раз. Но никто не сделает, кроме меня. Ты видела переодетого Рудика.
– Рудика? Кто такой Рудик?
– Наш новый артист. Я с ним встретилась, мы должны были подготовить его для сцены, а он повёл себя как идиот. И всё испортил. Не смотри на меня так, – Надин краснеет густо, но продолжает без остановки объяснять мне, что произошло. Она тараторит быстро-быстро, и я понимаю – сестра и сама испугана не меньше, чем я. И больше всего она боится, что вот-вот я снова выпаду из реальности. – Мишь, послушай, ты видела не то, что на самом деле, но зачем ты там оказалась? План был такой – пока ты меня ждёшь у Ольги Витальевны, я быстро его подготовлю. В общем, Мишь, я уже не знала, как тебе помочь, и затеяла совершенную глупость, но мне так хотелось тебя встряхнуть… Прости меня. Мы хотели, чтобы Рудик разыграл, что твой муж уехал навсегда, и ты бы зажила обычной жизнью.
Она прекращает говорить и только тяжело дышит. Я слышу, как воздух с шумом выходит из её лёгких.
– Он в тебя влюблён? Рудик?
– Ему так кажется, – коротко отвечает Надин.
Мы обе начинаем рассматривать пол. Дощатый пол и ковёр с затейливыми узорами. Воздух в комнате становится душным.
Вдруг вспоминаю о странном полицейском:
– А полицейский?! Оперуполномоченный Коротков! Надин, он же искал. Я же была в отделении! – мой тревожный мозг цепляется за этот факт, как за жалкую спасительную ниточку.
– Полицейский, – опять тяжело вздыхает она. – Полицейским тоже был переодетый Рудик. Вот хоть там он сыграл и не напортачил. А в отделении… ты же меня знаешь. В отделении я сама постаралась и уладила ситуацию.
– Жестокий, глупый, бездарный сценарий. Со временем я бы узнала правду. Правда бы всплыла.
– Скорее всего, да. Но об этом уже не думалось. Мишь, сколько я разного перепробовала. Сколько вариантов выхода нам предлагала Ольга Витальевна. Твоя аномалия – ты вытесняешь реальность. И уже в третий раз. Видеть то, что с тобой происходит, невыносимо, но бросить тебя я не могу. Будет подло и неправильно. Один раз я тебя бросила, больше не брошу. Такой, значит, мой долг. Ты же не бросаешь Матраскина, потому что он старый и блохастый.
Она улыбается особенной улыбкой: смущённой, вкрадчивой и бесконечно доброй.