Не буди девочку! До утра...

— Шиу — шиу — шиу… — Полчища тараканов выползают из рта, ноздрей и ушей матери. Та задыхается.

Маринка-Хэппи бросается в сенцы и бухается на колени:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Дверь отворяется. В лице Саввы-ни кровинки. Он кладёт ладонь с вздувшимися венами на темя девушки:

— Оставайся с Богом, чадо!

Проводив старца, Марина-Хэппи идёт к матери. Желтовато-синюшное лицо той неподвижно.

— Боязно мне… — шепчет ей в ухо доця.

Материнские веки ответно дёргаются.

Стукнула дверь. Вернувшаяся фельдшерица снова вытаскивает тонометр, потом говорит:

— Надо бы санавиацию вызвать.

Но Марина-Хэппи чувствует: уже не надо.

Она провожает медичку до ворот.

— Спасибо вам, тётенька!

В ответ та лишь касается к её плеча!

Мать лежит с открытыми глазами:

— Подушку под спину подложи!

Девушка бросается выполнять просьбу. Приподнимая тело, она опасливо оглядывает постель. «Ни одного усатого!»

— Мама, пить хочешь?

Лариса Ивановна качает головой — тусклые волосы падают на впадины щёк. Марина — Хэппи берёт гребень и причесывает больную. Потом расправляет одеяло.

— Не мельтеши, доця…

Девушка застывает на краешке постели.

«Глаза-то у матери ярко-голубые. Как у той, что в „Другом Месте“».

— Чудышко ты моё! Как жить будешь? После меня…

— Жить буду хорошо! — доця и сама верит в то, что говорит.

«ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА»

Драндулет Колдомасова взревел, дёрнулся и… заглох. Однако после третьей попытки сдался на милость хозяина и понёс его к «Триаде». Единственной, кто не пострадал от стихии, а даже погрел на ней руки, была её владелица. Во-первых, народ сделал продуктовые запасы. Во-вторых, молодёжи оказалось негде кучковаться, и она оккупировала кафе.

Сан Саныч притормозил и вгляделся в вывеску. Так и есть. Кто-то опять разделил буквы. В результате «Триада» превратилась в «Три ада». Установив факт порчи чужого имущества, участковый двинулся дальше, держа путь в Халуй.

На выезде из деревни мотоцикл бибикнул местной диковинке — монастырскому «хаммеру». Раздалось ответное приветствие. И в который раз зависть боднула майора под ребро. В прошлом данное транспортное средство принадлежало бывшему однокласснику Колдомасова, вечному троечнику, превратившегося в «нового русского». Для всех стало сюрпризом намерение Тольки Кукина привести в порядок деревянную развалюху — общежитие сгинувшего леспромхоза. Кому оно потребовалось? Однако вскоре после ремонта появились и новые жильцы. А вслед за ними и прозвище: «Хабалы — грязные стаканы». Ибо новые жильцы крепко сидели на этих самых стаканах. От такого соседства взвыл не только Халуй, но и Архангело с Таракановкой. Пропивая под чистую скудные денежные поступления, «грязные стаканы» совершали набеги на огороды и пустующие дачи. Работы у Колдомасова, тогда ещё старшего лейтенанта, прибавилось. Отныне и до самого выхода на заслуженный отдых это гнездо порокагрозило портить полицейскую отчётность. Тогда-то он и попытался обезвредить врага изнутри, действуя на его территории. Он пригласил из города членов общества анонимных алкоголиков. Еженедельно группа мужчин и женщин приезжала в Халуй, располагалась в чудом сохранившемся красном уголке и ожидала желающих наступить на хвост «зелёного змия». Таковых находилось немного, да и тех по большей части соблазнял дармовой чай с печеньем.

Решение проблемы пришло… откуда никто не ждал. Пуля киллера настигла Кукина средь бела дня. Скупка за гроши квартир у одиноких спившихся горожан застопорилась. Мало-помалу общежитие обезлюдело: большинство «грязных стаканов» переселилось на халуевский погост. Другие вернулись в город. Уровень преступности в районе пошёл на убыль. Сан Саныч получил повышение по службе, а отпевавший убиенного настоятель — его «хаммер».

В Халуй Колдомасов прибыл через десять минут.

«Хижина дяди Тома». Название кукинской общаги имеет лишь отдалённое отношение к книжке Гарриет Бичер — Стоу: ни один чернокожий не переступал её порог. Но имелись здесь, видимо, книжные знатоки, усмотревшие в именах Толя и Том некое созвучие.

Хлипкая дверь распахнута настежь. Вдоль стен тянутся провода наружной электропроводки. Нечто, потревоженное полицейским башмаком, покатилось к кромке ступени и, как по команде, остановилось.

«Флакон — не то от духов, не то от туалетной воды».

Мысли о загадочной незнакомке, выронившей пузырёк, улетучились при виде граффити: гигантский таракан совершал над человечком различные виды казней. Гильотина, повешение, сожжение в печи…Самым жуткой сценой зрителю показалась та, где усатый палач запускал в рот жертвы длинный нос — щупалец.

Колдомасов отвёл взгляд от «художества» и двинулся в загромождённый хламом коридор. «Грубое нарушение правил пожарной безопасности» — констатировал он, пробираясь на запах жарившейся рыбы. Нюх не подвёл. На электроплитку была водружена сковородка. На ней яростно брызгало масло, в котором распласталась селёдка. Её вид навёл на мысль о казни, что, надо полагать, стало следствием культурного шока от граффити.