Не-доросли. Книга 1. Мальчики из провинции

– Да, он самый, – кивнул Смолятин-старший. – Это отрывок из большой работы – «Опыт истории русского флота». А я про другую работу сейчас, она ещё не издана. «Нечто о пароходах» называется. Так что зря сомневаетесь, баклажки…

Офицер покосился на башенные часы под шпилем Петропавловского собора и озабоченно вздохнул:

– Полдень. Ох, ребята, заболтался я с вами. Мне срочно обратно на тендер надо, капитан сказал вернуться к первой склянке, а провожать вас пойду – никак не успею. Доберётесь сами?

– Доберёмся, – заверил его Влас, незаметно подмигивая кузену. – Куда нам деваться-то? Да и заблудиться тут негде – иди себе вдоль набережной.

– Да, верно. А перед директором за меня извинитесь обязательно.

И Аникей, пожав обоим руку, заторопился вдоль набережной. Уже на ходу он обернулся, сорвал шляпу и махнул ею над головой.

– Приду ещё, ждите! – крикнул он. – Зима – длинная!

2

В понедельник после классов Влас, как всегда, нырнул с головой в вычисления – гардемарины (Корф и пара его друзей, Шалимов с ещё одним, незнакомым троице друзей, товарищем, заглянувшие к остзейцу), весело и беззлобно зубоскалили: «Ты как будто в штурмана, а не в офицеры готовишься, зейман». Помор иногда так же беззлобно отшучивался, а больше молчал, словно не слыша. Скоро гардемаринам надоело, и они потянулись из спальни во двор – покурить, подышать свежим воздухом, поболтать на воле.

Грегори, валяясь на спине, глядел в книгу, но, Невзорович мог бы поклясться, видел в ней известный тропический плод, да и сама книга была, как отчётливо видел со своего места литвин, не по математике, астрономии или управлению парусами. Грегори читал, а вернее пытался читать «Трактат о мореплавании» Пьера Бержерона, да и тот то и дело грозил вывалиться у него из рук.

Прилежности к учёбе в бирском недоросле не было и на грош. Уже не раз кадетам приходилось слышать от Горкавенко: «Эх, кабы к вашей любви к морю, Шепелёв, да притачать прилежность и старание Смолятина, вышел бы идеальный моряк». Влас на эти слова Марко Филипповича даже слегка обиделся – услыхал в них намёк на недостаточную любовь к морю. Внешне по нему никак нельзя было угадать той обиды, но от литвина такое спрятать было нельзя – он и сам был обидчив донельзя и всем силами старался эту обиду скрывать. Иногда получалось, иногда же – не очень.

Грегори же эти слова Марко Филипповича почти не задели, хотя на деле его небрежность в учёбе больше была показная. Любил Шепелёв выставить себя лихим сорвиголовой. И Глеб отлично знал, что даже этот трактат Грегори с удовольствием сменял бы сейчас на «Робинзона Крузо», хоть уже и прочёл его не раз. Или на «Лоцмана» – об этом романе и новом американском писателе всю осень гудел корпус – «Лоцманов» в корпусной библиотеке было всего пять, а желающих их прочитать – весь корпус, и кадеты, и гардемарины.

Кроме них троих в спальне больше никого не было, даже и Бухвостова с его верными клевретами Данилевскими – москвичи третий день пропадали в гимнастическом зале. Учёба не шла ни у кого, кроме Власа, что и было понятно – рождество на носу, послезавтра уже сочельник, кому охота корпеть над книгами? Разве что зейману Смолятину.

Бухвостов несколько дней назад рассказывал, что на рождество воспитанников корпуса обязательно приглашали на какой-нибудь большой бал. «Отличная танцевальная практика», – выговаривал москвич, явно передразнивая Барона. Но шутки шутками, а танцевали на таких балах много и с удовольствием. Но в этом году рождественские балы в городе (а значит, и в корпусе) отменялись – хоть сороковины с наводнения уже и прошли, можно бы и потанцевать, а только во многих домах всё ещё и штукатурку не починили, и полы не покрасили, а кое-где и окна не вставили. Но в корпусе тем не менее, всё равно большинство воспитанников чего-то ждали. Если не бала, так хоть какой-то радости для души.

У Невзоровича заныла спина – слишком долго лежал. Он вдруг разозлился на себя – сколько можно киснуть?! Уже почти полтора месяца прошло с наводнения, а он всё ходит, «как подоенный», вспомнилось выражение, обронённое как-то невзначай Шепелёвым. «У нас в селе говорят – ходишь, как подоённый», – бросил Грегори как-то невзначай, на второй неделе после наводнения, когда ему надоело глядеть на кислую физиономию литвина.

Совсем ты раскис, филарет, – сказал себе Глеб с отвращением, сел рывком на кровати, покосился по сторонам. Власа не видно из-за книг, только карандаш скрипит по бумаге, да азартно подрагивает упрямый вихор на макушке. А Шепелёв и вовсе спит, уронив сочинение несостоявшегося французского адвоката на пол.

Глеб криво усмехнулся, встал с постели. Друзья не пошевелились и не посмотрели в его сторону, ни один, ни другой. Ну и пусть так, – по-прежнему кисло подумал Невзорович, накидывая шинель и осторожно отворяя дверь.