Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Этот немолодой уже гасконец вот таким же мальчишкой, каким был сейчас Влас, сражался в Америке вместе с маркизом Лафайетом, потом бегал с пикой по парижским улицам в толпе санкюлотов, потом… потом было много что ещё – Вальми и Нови, Гогенлинден и Аустерлиц, Прёйсиш-Эйлау и Ла-Корунья, Бородино и Малоярославец… Из последней битвы императорского гвардейца вытащили под руки товарищи – три штыковых и четыре пулевых раны сбили его с ног надолго. А перед самой Березиной французский полевой госпиталь захватили русские казаки. Влас вспомнил, с каким непередаваемым выражением Шеброль рассказывал об этом – на лице стояли одновременно тоска, восторг и отчаяние. Пытался представить, но получалось что-то смутное, сумбурное…

Свист вьюги за парусиновой стеной палатки, частый гром пушек и мушкетов, хриплый вой и клёкот русской конницы: «Руби в песи, круши в хузары!», и грохот копыт у самого входа, пистолетная пальба, треск рвущейся парусины, и бородатые фигуры в синих мундирах в прорехе. Густая тёмно-вишнёвая кровь тяжёлыми каплями срывается с сабельного лезвия в истоптанный, смешанный с грязью, снег… хмурый взгляд из-под низкого козырька и косматых бровей: «Раненые, вашбродь… вошпиталь».

Рассказчик из Шеброля был отличный, хотя за двенадцать лет жизни в России он так и не научился хорошо владеть русским языком.

От ран он оправился плохо, хромал, опирался на трость. Потому и сидел около бюро в Онеге, куда занесла его причудливая судьба.

Влас осторожно присел на шаткий (помнил по прежним посещениям) виндзорский стул – одна ножка стула была чуть короче, а другая – плохо закреплена. Сидеть на нём было можно, но надо было постоянно быть настороже, как бы при неосторожном движении не грохнуться на пол во весь рост. Как аккуратисты англичане так долго терпят в своей конторе это неуклюжее чудо неумелой работы – Влас не понимал. Сам мистер Гом, хозяин лесопильной фабрики однажды сказал, едва не упав с этого стула: «Оно и понятно, мол, не Чиппендейл и не Шератон, а только можно было б и подремонтировать». Может быть, будь клерком в этой конторе не Шеброль, а кто-нибудь из англичан, он бы и приказал кому починить стул. Или попросил кого. Или починил бы сам. Но не беззаботный француз. Починить стул сам он то ли не находил времени, то ли тоже считал ниже своего достоинства. В то, что англичане или русские выполнят его приказ, он не верил. А просить чего-нибудь у врагов обожаемого l’empereur считал унижением (что, впрочем, ничуть не мешало ему брать у англичан жалованье, а у мичмана Смолятина плату за обучение его сына: заработанное – не милостыня, не подачка.

Видя, как осторожно Влас садится на стул, Шеброль по-доброму и уже с изрядным хмельком улыбнулся:

– Не надо опасаться, Власий, починили стул (Влас качнулся, проверяя, но стул прочно удержался на месте). Ну, рассказывай, как там у тебя учёба в Петербурге…

– Стало быть, нашёл ты себе настоящих друзей, – несмотря на лёгкий постоянный хмель, гасконец глядел здраво, в глазах его светился быстрый и острый ум. Как и всегда, впрочем. Должно быть, за это его в своё время и ценил маркиз де Лафайет, да и позже, в гвардии, тоже – Légion d’honneur просто так не даётся, одной храбростью его заработать трудно. Однажды, когда-то monsieur Шеброль обмолвился Власу, что едва не стал в своё время офицером. Но о том, что ему помешало, распространяться почему-то не стал.

– Нашёл, – усмехнулся Смолятин. Он сидел за столом напротив учителя, обняв колено обеими руками и поставив ногу в сапоге на сиденье стула (пять розог в корпусе за неподобающую дворянину и будущему офицеру позу). – Надеюсь, что настоящих.

Шеброль покивал, не отводя глаз от мальчишки. Может быть, искал отличия от прежнего Власа и не находил их. А может быть, ничего и не искал.

– Да, – вздохнул наконец француз, опять косясь в сторону сундука. – Были б живы мои друзья… мы с ними прошли и огонь, и воду… надеюсь, у тебя будут такие же. А теперь вот и последний мой друг умер…

Влас удивлённо поднял брови. Клерк криво усмехнулся.

– Англичанина Сэма Джонсона помнишь? – спросил он, всё-таки вытягивая из-за сундука бутылку с арманьяком. – И как мы с ним враждовали из-за тебя?

Он помнил.

«Box, Small-boy!»

В захолустной северной Онеге француз и англичанин враждовали не хуже нукагивских робинзонов Кабри и Робертса, враждовали так, словно у обоих за спиной стояли Питт с Талейраном. Monsieur Шеброль, мастер-саватье, учил Власа французскому боксу и, заодно, французскому языку. Сэм Джонсон – «ящику», английскому языку и кокни. Ссоры учителей в основном были из-за того, кто в очередной день будет учить младшего Смолятина, и, соответственно, получать мзду от старшего Смолятина. Но Влас сильно подозревал, что не будь его, они непременно нашли бы иной повод для ссор.

Кабри и Робертс, да и только.

– Умер он зимой, – печально сказал Шеброль, глотнув арманьяк. – Со стула вот этого упал однажды, как подвыпил… вот как я сейчас.