Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

С Джонсоном было иначе – он приплыл в Россию тайком на английском лесовозе, скрывался от полиции. А то и от петли, пожалуй – в английском королевстве законы суровы, хоть англичане и говорят, что это Россия – жестокая варварская страна. В Питере говорит: «Закон российский суров, да не всегда выполняется», а на Поморье: «Закон – что дышло, куда повернёшь, туда и вышло». В Англии, Аникей рассказывал, иначе – там закон суровее, да и выполняется обязательно, за мелкую кражу – каторга в Австралии, а Джонсону за то, что троих ножом порезал – верная петля. А на лесопилке Гома мало кому было интересно, чем промышлял человек до того, как к ним устроился работать. Вот и ворочал брёвна на распиловке лондонский кокни, сплёвывая табачную жвачку, да обучая на досуге поморского сына Власа Смолятина.

– Влас! – звонко окликнули его. Он остановился, помедлил мгновение, оборотился.

Пестрядинный сарафан, длинная рубаха, тяжёлая золотистая коса. Густая россыпь два заметных веснушек по носу и щекам.

Акулька.

За прошедший год девчонка изрядно вытянулась, округлилась где надо ещё сильнее. Хоть сейчас под венец веди. Дозрела девка, – подумал Влас нагло и вдруг смутился, словно девчонка могла прочитать его мысли.

Она подошла ближе, жадно и просящее оглядела его с головы до ног.

– Изменился ты, Власе, – сказала она, и голос её чуть дрогнул. – Здравствуй на все четыре ветра.

– И тебе поздорову, – ответил он, отводя глаза. А что ещё скажешь. Девчонка за прошедший год, похоже, так и не оставила своих мечтаний. Может, напрасно я от неё шарахаюсь? – впервые подумал Влас, глянул на не исподлобья.

Смотрит неотрывно.

– Сильно изменился?

– Сильно.

– К лучшему, надеюсь? – на душе вдруг стало погано. К чему он с ней играет?

– Да вот пока непонятно, – сказала Акулька, пиная носком сапога поросшую мхом и жёсткой травой кочку. – Вроде бы и к лучшему. Вакации у тебя?

Она снова вскинула глаза – серые, как осеннее небо, одинаковое что в Петербурге, что здесь, на Беломорье.

– Да, – вздохнул он. – Каникулы. Время Большого Пса.

– Чего? – не поняла она. – Какого ещё пса?

– Вакации по-другому называются каникулы, – пояснил Влас охотно – благо, говоря про каникулы, можно не говорить (и не думать!) про неё. И про него. – В древнем Риме они начинались, когда показывалось на небе созвездие Большого Пса. Пёс по латыни – канис. Поэтому каникулы – время Большого Пса.

Рассказал – и вдруг тошно стало от своего умничанья.

– Премудрости столичные, – вздохнула Акулька тоскливо. Отвела глаза, глядя куда-то в яреющую синевой морскую даль, туда, за Кий-остров, где в Горле ходят белухи и косатки. На мгновение Власу вдруг показалось, что она сейчас заплачет.

Не заплакала.

Справилась.

Снова поворотилась к нему, глянула совершенно сухими глазами.

– Далеко собрался-то?

Влас шевельнул плечом.

– Да… домой иду вот. По берегу погулять выходил. Дышит море…

– А… – она, так же, как и отец, тоже потеряла интерес. Опять ковырнула кочку носком сапога. Добавила осуждающе. – Не выходишь никуда… скоро, небось, у тебя и это твоё время Большого Пса и закончится?

– Да вообще-то начались только, – вздохнул он. Конца каникул одновременно и хотелось, и не хотелось. Смерть как не хотелось уезжать из дому, где всё привычно, всё родное, где не был целый год. И – до скрипа зубовного хотелось в Питер, к каменной брусчатке и гранитным набережным, к людской суете, к шляпам и сюртукам, к мундирам и киверам. К флоту! Здесь тоже флот, но здесь – не то.

Не то.

– Приходи завтра к Костюку Хромому, – сказала она, всё ещё глядя куда-то в море. – Посиделки будут. А то киснешь дома, как сметана в горшке…

– Приду, – помедлив ответил Влас. Он не кривил душой – Может быть и придёт. – Если получится – приду.

Поворотился и зашагал прочь.

С пригорка, уже почти около самых дощатых стен лесопилки, обернулся.

Акулька смотрела ему вслед. Ни выражения лица, ни тем более взгляда (яркая синева и солнце, да и отбежал он уже изрядно) разобрать было нельзя, но Власа почему-то снова охватило странное чувство – словно он чем-то перед ней виноват.

2

Тяжёлая даже на вид, добротно сколоченная из нестроганых досок дверь заставила Власа на миг приостановиться – а ну как в лесопильной конторе за этот год что-то поменялось, и monsieur Шеброля нет на месте. Может быть, он уехал в свою la belle France, или, не дай бог, конечно, умер, и искать его стоило бы на ближайшем кладбище Онеги… Быстро найдёшь, по католическому-то кресту.

Глупая мысль возникла невесть с чего (может досада на встречу с Акулькой сыграла своё или ещё что) и тут же пропала снова – ведь спрашивал же у матери только вчера, она ясно сказала – жив гасконец, служит у англичанина по-прежнему. И вновь подосадовав, на этот раз сам на себя, Смолятин стукнул в дверь.

– Entrez! – отозвался изнутри знакомый голос. Помор решительно толкнул дверь и шагнул через порог.