Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Вместе, небось, и пили, – чуть заметно обозначил усмешку Влас, но смолчал. Однако, видимо, полностью скрыть мысль ему не удалось, потому что француз вдруг весело блеснул глазами:

– Ну да, – признал он с деланным сокрушением. – Такой вот арманьяк мы с ним вместе и пили как раз. Потому, наверное, он и упал… пойло ужасное… впрочем, я это уже говорил. Обозлился, выругал меня на своём, par Dieu, ужасном языке и унёс этот стул куда-то. На другой день принёс уже починенным. Не знаю уж, сам чинил или нет… А через неделю после того он вдруг умер от какой-то непонятной болезни, никто так и не смог понять, от какой.

Да и какие тут доктора, в Онеге-то, – подумал Влас расстроенно. Повидать Джонсона тоже хотелось, а теперь вот выходит и не увидятся больше.

– Да и какие тут доктора, – эхом повторил его мысль monsieur Шеброль. – Никаких докторов. И я понял тогда, что, несмотря на всю нашу вражду, мы с ним были, пожалуй, друзья…

3

На вымолах было уже пусто – ни Спиридона, ни его работников. В стороне, около жидкого костерка (прозрачное пламя трепетало на ветру, жадно облизывая закопчённый котелок, тянуло сиговой ухой) отдыхали дрягили. Кто-то что-то потягивал из каповой лопьской куксы[4], кто-то мешал ложкой в котелке и едва не облизывался, двое весело кидали на пальцах на щелчки в лоб (кокосы, – вспомнил с полуулыбкой Влас), один, примостившись чуть в стороне от остальных, неторопливо латал кривой иглой прореху на заляпанной дёгтем рубахе.

С моря к вымолу подваливал карбас – должно быть, тот, что Смолятин видел какой-нибудь час назад, когда парус маячил около Кий-острова. Долгонько до берега добирались, – отметил про себя равнодушно Влас, мазнув взглядом по карбасу. На несколько мгновений задержал на нём взгляд, пытаясь понять, чья посудина и понял – нездешние, с Архангельска откуда-нибудь прибежали – на поморском берегу он хоть и знал многих, но всё ж таки не всех, мог и ошибиться, но карбас был работы не здешней и не терской, откуда-то с Мезени.

Кадет замедлил шаги – вдруг с чего-то стало интересно, кто это с моря прибежал, хотя, казалось бы, дело обычное. Слово предчувствие какое-то толкнуло. Краем глаза он отметил, что дрягили при виде карбаса даже не шевельнулись, только тот, который пил из куксы, отставил свою посудину в сторону (над ней курил едва заметный парок) и глядел на подваливающую посудину с полуравнодушным интересом, словно пытаясь угадать – привалила ли новая работа или не по их душу бегут архангелогородцы (Влас уже успел себя убедить, что судно именно архангельское).

На карбасе, меж тем, уронили выбеленный северным солнцем ровдужный[5] парус, по бокам высунулись длинные черпаки вёсел, взмахнули дружно – посудина шла к вымолу как по натянутому канату, ровненько. Добрая рука на правиле, – отметил Влас, – хорошо направление держит.

Подвалили вплотную, глухо стукнул о вымол смолёный борт с подвешенным мочальным кранцем, спрыгнул на неровно тёсанные доски кряжистый рыбак в высоко задранных броднях и длинной, до колен, рубахе распояской и с широко распахнутым воротом. Гачей под длинным подолом рубахи и броднями было не разглядеть, войлочная шляпа на голове обвисла от влаги, прикрывая лицо – виднелась только светлая от морской соли клочковатая борода. Кормщик, должно быть, – решил Влас, всё ещё не двигаясь с места. Дрягиль, тот, что приглядывался к карбасу, уже отворотился, снова взялся за куксу – определил, что сидит посудина неглубоко, значит, либо порожняком прибежала, либо привезли что-то не тяжёлое. Стало быть, им, дрягилям, работы не будет.

Кормщик неторопливо принайтовил чалку к опорному столбу вымола, через борт карбаса один за другим неторопливо – ни к чему спешить, если нет срочной работы, нет в торопливости ничего хорошего – ещё четверо, одетых точно так же, как кормщик. А вот пятым… Влас не поверил своим глазам… пятым перебрался мальчишка его возраста, в тёмно-зелёном коротком сюртуке, светло-голубом шарфе и широкополой шляпе с одним подогнутым краем. Поставил на доски вымола тяжёлый, обшитый парусиной и перехваченный ремнями с медными пряжками чемодан, притопнул каблуком козлового дорожного башмака с высоким голенищем и частой шнуровкой, разминая ноги, сдёрнул с головы шляпу, обнажив солнцу и ветру знакомые тёмно-серые волосы, прямой нос и роговое пенсне, весело поблёскивающее стёклами.

– Лёве, – неверяще пробормотал Смолятин, разглядывая приятеля. Помотал головой. Да откуда ему тут взяться-то, чего ему тут делать-то?! Повторил изумлённо. – Лёве?!

Мальчишка в сюртуке, всё ещё не слыша, поворотился к Власу лицом, оглядывая берег и встретился с помором взглядами. Тёмно-серые глаза за толстыми стёклами весело и удивлённо распахнулись.