Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Сама она то и дело опасливо поглядывала на гостя – дворянского сына принимать в гостях было впервые, как бы не побрезговал их полукрестьянским бытом. Изба у Смолятиных была, конечно, не самых малых размеров – не онежский ко́шель[7], конечно, но и не курная избушка под соломой, как в крепостных деревнях где-нибудь на Орловщине или Рязанщине. Добротный пятистенок под лемехом, посредине можно смело бал закатывать – хватит места и вальс покружить, и мазуркой пройтись. Но всё-таки, крестьянский уклад есть крестьянский уклад – русская печь, пусть и «по-белому», лавки вдоль стен, пусть и с резными подзорами, полки с посудой, браная[8] занавесь у бабьего кута, иконы на резном тябле в красном углу, стол с вышитой скатертью, тканые половики по гладко вытертым дресвой янтарно-блестящим полам. Ну вальяжный серый кот на лежанке у печи, ну попугай в клетке, совсем такой же, как у monsieur Шеброля – но и резная прялка с куделей выглядывает из бабьего кута, и прислуги – нисколько да ещё чуть-чуть. И тяжёлые бродни в полутёмных сенях, рыбацкий плащ и валяные шапки, совсем такие же, как у кормщика Никодима. Сразу видно, что семья дворянами только на бумаге пишется, а на деле из крестьянства выбралась только вчера, а если повнимательнее глянуть – так и вовсе не выбралась ещё.

По правде-то сказать, Влас и сам опасался того же, потому и за столом вёл себя сдержанно, то и дело поглядывая на гостя.

Но опасения оказались пустыми – ни разу во взгляде Лёве не промелькнуло ни тени презрения или брезгливости, казалось, он и сам всю жизнь прожил в таком же быту. В это не верилось – барон всё-таки, да не наш, самодельный (в русском дворянстве графские и баронские титулы за сто лет так и не получили должного уважения), а настоящий немецкий.

Барон, между тем, весело болтал с Артёмкой и Власом и пару раз удачно по-доброму подшутил над Иринкой, после чего она и перестала дичиться гостя. Да и мать оттаяла.

Уже после, на повети, когда они укладывались спать, Влас косноязычно, отводя глаза, признался Лёве в своих опасениях. Но мекленбуржец только добродушно рассмеялся.

– Дорогой мой Влас, – сказал он, лёжа на спине и глядя вверх, где над головой сплетались в полумраке стрехи и тесины кровли. В слуховое окно падало длинное полотнище зеленоватого лунного света, в котором с многоголосым стоном плясало полчище комарья. – Мы, конечно, дворяне древние, но… Германия очень бедная страна, по большому-то счёту. У нас бывает, и принцессы ходят на рынок с корзинкой и торгуются за пучок зелени. Доводилось мне как-то слышать народную сказку про принцессу, которая была бродяжкой, и только так и узнали, что она принцесса, что спать не могла с горошиной под тюфяком – жёстко казалось. Про горошину выдумка, конечно, а вот принцесса-бродяжка – в средневековой Германии могло вполне быть и такое – неудивительно, если королевство размером с огород. Так и наш род – хоть и бароны со времён Золотой буллы, а богатства – кот наплакал. Службой живём. Раньше – прусской королевской, теперь – русской царской. Поэтому особого аристократизма от меня не жди.

Пришёл кот. Светя глазами в сумерках и осторожно ступая лапами по рядну (выбирал место, куда встать), забрался на живот к Лёве, потоптался, выпуская когти и повалился набок, сворачиваясь в клубок.

– Кстати, – блеснул вдруг Лёве в темноте глазами, звучно шлёпнул себя по лбу, убивая настырного комара. – А ведь ты удивлён, что я приехал, верно?

– Ну… есть немного, – помедлив, признался Влас смущённо – не обиделся бы приятель. – Не ожидал. Мы ведь и друзьями-то особо не стали за эти полгода…

– Ну и не совсем чужие ведь, – тихо рассмеялся барон фон Зарриц. Мгновенно вспомнился Голодай-остров и драка с Новыми, кровь на разбитых кулаках и кровь из разбитых губ и носов. – Да я на самом-то деле не столько в гости приехал, сколько сказителей ваших да песенников послушать, про которых ты говорил весной. Помнишь?

Влас помнил, конечно. На миг он испытал острое разочарование, которое, впрочем, тут же постарался прогнать.

– Будут тебе сказители, – пообещал он.

4

Поморы не любили коротких имён.

Ещё во времена московских царей им многократно пеняли дьяки да бояре, что они полными именами величаются, да с отчеством, словно бояре какие. А только дьяки те да бояре поморам не больно и указ – как жили морского дела старатели, так и продолжали жить своим укладом. И в разговоре редкий раз назовут кого-то в глаза, да и за глаза тоже. Костюк Хромой в Онеге был исключением – так уж сложилось, что его Костюком прозвали. Он родом был откуда-то из-под Воронежа, с самых барщинных земель. Не стерпел вольнолюбивый парень, поссорился с помещиком и дал тягу. Долго бродяжил, и в Сибири побывал, и на Алтае, пока не осел, наконец в Онеге. И когда спросили местные – как, мол звать тебя, представился – Костюк. Так и повелось – Костюк да Костюк.