Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Власти его не беспокоили – сколько тех властей в Онеге-то, да на море Белом? Ближний исправник – в Коле, ему Костюк каждый месяц исправно ставил полуведёрный жбан медовухи, и исправник исправно не помнил, кто такой Костюк да откуда он взялся. Хотя на деле знал, конечно. И весь Поморский берег знал. Да что уж там говорить, если Костюку этот же самый исправник вид[9] добыл, настоящий, не липовый – за полсотни целковых серебром. Хороший вид, чистый.

Хромым Костюка прозвали ещё пятнадцать лет назад, после того, как морж покалечил ему ногу длинным бивнем, пробил икру насквозь, вырвал клок мяса с сухожилием. Косюк превозмог боль и сумел-таки догарпунить злого секача, и только после того обеспамятел – добро хоть ватажники да покрутчики оказались рядом, смогли и кровь остановить, и рану заговорить. Выжил Костюк и даже снова на промысел смог ходить, да только остался после того на всю жизнь хромым. И Хромым.

Костюк Хромой жил у самого онежского берега, от моря в версте какой-то. Изба его, когда-то большая и богатая, сейчас запустела – оспа в одночасье унесла всю семью Костюка – и жену, и обеих дочерей и младшего сына, невесть с чего пощадив его самого. Такое редкий человек выдержит бестрепетно, и Костюк не выдержал – стал ударяться в загулы. Порушилось, запустело и пошло прахом хозяйство, опустел хлев, не слышно стало на дворе Костюка ни свиного хрюканья, ни коровьего мыка, остались одни куры. Продал Костюк и карбас, на который в добрые годы нанимал покрутчиков, и снасть – гарпуны и сети. Добро хоть пил ещё не беспробудно – раз в месяц по неделе. В дни просветления хватало у него сил и охоты, чтоб и огород вскопать, и траву вокруг дома обкосить, и кур покормить, и плавника на дрова набрать на морском берегу. Брали его и в покрутчики, только неохотно, на недальние и недолгие промыслы, до Соловков или Горла – когда подходил к концу трезвый месяц, начинал Костюк маяться непонятной тоской, злиться и огрызаться, и в конце концов, начинал снова пить. А на что такой человек в артели, которая на всё лето на промысел идёт? Вот и пробавлялся Костюк короткими и случайными заработками, да промышлял рыбу для себя и на продажу по мелочи.

Так и жил.

Был у него и ещё один заработок – в его дом раз за разом просилась на посиделки молодёжь за невеликую мзду и угощение – места в просторной, едва ли не больше смолятинской, избе Костюка хватало с избытком и для того, чтобы попировать, и сплясать, и поремесленничать, и порукодельничать… и в стороне от любопытных глаз поцелуй сорвать или потискаться.

В такой день у Костюка с самого утра сновали по дому девчата, топили печь, ворочали ухватами корчаги – варили клюквенные и черничные кисели, пекли пироги – с рыбой, брусникой, капустой и клюквой, калитки с кашей и творогом, курники с репой, блины и козули.

Сам Костюк в это время сидел за столом, потягивая потихоньку поставленное ему пиво, добрыми слезящимися глазами следил за суетящимися девчатами, улыбался и только покачивал головой в ответ на их вопросы – не надо ль хозяину чего-нибудь.

К вечеру собирались. Парни несли несколько корчаг с пивом, квасом и медовухой, мешки с калёными орехами, ветряную рыбу – треску, сига и палтуса. Девушки приносили рукоделье – кто шитье или вышивку, кто вязку, кто пряжу – не выказывать де себя бездельницей на глазах у всех.

И начиналось веселье.

Всё это Влас рассказал барону, пока они шли от избы Смолятиных до избы Косюка Хромого – не так уж и далеко было идти.

Когда дошли, изба уже была полна народу – не меньше десятка парней в красных и рудо-жёлтых рубахах, суконных поддёвках и картузах, в смазных сапогах – не в обычных рыбацких броднях. И столько же примерно девчат – крашеные суконные сарафаны, длинные платья с вышивкой по вороту и рукавам, тугие косы с вплетёнными лентами, вышитые почёлки и пояса, сафьяновые сапожки.

Поднимаясь на высокое, в реж, крыльцо под тесовой кровлей (уже покосилось и посерело, и кое-где кровельные тесины прогнили, но пока что всё ещё казовито[10] и к глазам приятно), Влас уловил на себе пару неприязненных косых взглядом со стороны ровесников, понял, что они с Лёве смотрятся среди этой молодёжи, как белые вороны – тёмно-зелёные мундиры, начищенные серебряные пуговицы, белые панталоны и перчатки. На мгновение он подосадовал, что не захотел одеться в обычную праздничную поморскую одежду, такую же, как и у этих ребят. Да и для барона бы такое же платье нашлось. Но теперь уже поздно – что сделано, то сделано, не исправишь, и не уходить же, раз пришли. Людей смешить только.

Костюк Хромой сидел около печи, подперев подбородок кулаком и слезящимися глазами рассматривал молодёжь, чуть покачивал правой ногой, закинув её поверх левой. Баюкать бесов он явно не боялся.

Ах да во синем-то, во широком-то

Раздольице, ах да подымалася погодушка

Немилослива.