Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Плац был муравьино полон. Чуть ёжась на колючем морозе, становились в стройные ряды старшие кадеты. Галдели ещё плохо привыкшие к дисциплине. Стыли в строю, тянулись по струнке и изо всех сил старались не обращать внимания на холод гардемарины. Румянились щёки, ветерок весело трепал коротко стриженные волосы. Постепенно толпа растеклась в стороны, словно капли ртути от разбитого термометра по столу, выровнялась рядами. Замерли, равняясь на гардемарин, старшие кадеты, притихли младшие. Стих, отбив последнюю дробь, барабан, и барабанщик щёлкнул каблуками, прижав к ремням кулаки с зажатыми в них палочками.

И раздался скрип сапог.

Шли офицеры. Эполеты, тёмно-синее сукно мундиров, начищенные сапоги, шитые серебром бикорны. Спокойно ступал, оценивая выправку воспитанников, светлейший князь Ширинский-Шихматов. Чётко чеканя каблуками, отбивал шаги Овсов, и ноздри раздувались от показного усердия, а каждый шаг его сопровождали неприязненные, а то и ненавидящие взгляды. Вальяжно и чуть лениво шёл, чуть иронически кося по сторонам, Шарло Деливрон. Всего около дюжины человек – ни Влас, ни Глеб, ни Грегори не помнили всех по именам.

Стали каждый около своей роты, и Ширинский-Шихматов (он был сегодня дежурным офицером), чуть приподнявшись на носках, пропел:

– Смиииии-рно!

Воспитанники замерли. Даже самые младшие, кадетики, восьмилетки-мышата, которые возились и шушукались даже на дисциплинарных смотрах, обычно заканчивавшихся походами в экзекуторскую, притихли, чувствуя что-то необычное.

Даже холод перестал ощущаться.

А потом на середину плаца вышли двое – оба в шитых золотом адмиральских мундирах. Одного воспитанники знали прекрасно – милейший директор Карцов, Пётр Кондратьевич, дядя дурака и изверга Овсова. А вот второго видели впервые. Впрочем, Влас быстро догадался, кто это, вспомнив разговор гардемарин.

Адмирал Рожнов, Пётр Михайлович.

Новый директор.

Новая метла.

4

Вечерний барабан умолк, обозначая окончание занятий и начало личного времени. Грегори сбросил мундир и повёл плечами, потягиваясь – за день плечи и спина затекли, немного ныли кончики пальцев – устали держать перо и карандаш.

В спальне отчего-то было непривычно тихо, словно устал не только Шепелёв, но и все остальные – и неугомонный Бухвостов, и беспокойные рыжие близнецы. Про молчальников Власа и Глеба говорить было нечего – все давным-давно привыкли к их спокойствию, хоть оно и проистекало из разных источников. Влас отмалчивался из общей застенчивости (не болтать же приехали, а учиться), а Глеб – из шляхетского гонора (это ещё посмотреть надо, с кем тут стоит разговаривать, а с кем – нет).

Корф возился в своём углу, что-то перекладывал с места на место, скрипнула крышка обшитого парусиной тяжёлого чемодана.

Грегори насторожился – эта суета обычно спокойного гардемарина вдруг показалась ему странной.

– Корф, – окликнул он (после наводнения и плавания Грегори, Власа и Глеба на гальюне от шхуны они получили право обращаться к старшим кадетам и гардемаринам первыми, чего не дозволялось другим младшим). – Что-то случилось? Вы словно… – он помедлил мгновение, подбирая слова, и тут его озарило… – словно вещи собираете!

Корф обернулся, глянул с усмешкой. Саша, – вспомнил вдруг отчётливо Грегори. – Его зовут Саша. Александр Леопольдович Корф.

– Так и есть, Грегори, – сказал Корф без особой, впрочем, печали. И все вдруг мгновенно вспомнили, что он по неким странным причинам, которых не знал никто, слыл среди воспитанников самым осведомлённым – всегда знал заранее о всяческих новшествах, нововведениях… да ведь и про нового директора он непонятно откуда тоже узнал первым! – Так и есть.

Он не без сожаления протянул Грегори томик Карамзина:

– Возьми, твоё. Раза три, наверное, прочёл. Если остальные тома в руки попадут, меня не забывай…

– Не понял, – Бухвостов неторопливо перешёл из горизонтального положения (он валялся на кровати, невзирая на режимный запрет, забросив ноги в сапогах на её невысокую деревянную спинку) в сидячее, пристукнул каблуками по паркету. Глянул искоса. – Что это значит? Пояснил бы…

Насторожились рыжие москвичи Данилевские, словно вот-вот готовые ринуться в драку, если велит их всемогущий покровитель Бухвостов. Непонятно только было с кем и из-за чего драться. Глеб Невзорович смотрел непонятно – то ли равнодушно, то ли с какой-то странной усмешкой, Влас Смолятин и Володька Истомин – с любопытством.

Да и другие гардемарины (их было в спальне всего трое кроме Корфа), похоже, ничего не знали и смотрели с недоумением.

Ответить Корф не успел.

Дверь в соседнюю спальню вдруг распахнулась, и все вздрогнули – хоть и начали уже привыкать, что никто не входит с галереи, снесённой наводнением, а сама дверь на неё прочно заколочена, а только всё равно не ждали, да и время неурочное. В дверном проёме стоял дежурный офицер – душка Карл Иванович Деливрон, которого и офицеры, и преподаватели, и даже воспитанники (последние, впрочем, только за глаза) называли Шарло.