Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Войдите! – позвал директор с кривой усмешкой.

Дверь распахнулась, через порог перешагнул, поправляя криво сидящие на носу очки, Шарло Деливрон.

– Ваше высокопревосходительство, – начал он, но тут же заметил Овсова. – О, господин старший лейтенант, а я как раз вас и ищу.

Овсов пробурчал что-то невразумительное и ринулся прочь из кабинета, едва не сбив Деливрона с ног. Шарло недоумевающе глянул на директора, но Пётр Кондратьевич только шевельнул ладонью, молчаливо разрешая офицеру выйти.

Когда дверь затворилась, адмирал криво усмехнулся и неторопливо, глоток за глотком, опустошил чашку с «адвокатом».

Удивительно, но от утренней хандры не осталось и следа.

3

Полозья с железными подрезами легко скользили по заснеженному булыжнику, цокали подковы. Возок съехал с Исаакиевского моста на набережную и повернула налево, к Корпусу. Вот-вот – и на месте.

Адмирал Пётр Михайлович Рожнов смотрел в окно возка без особого интереса – Петербург он знал неплохо и бывал здесь часто, дорога была насквозь знакомой. Хотя в его кадетские и гардемаринские времена Морской корпус был не на Васильевском острове, а в Кронштадте, после пожара 1771 года. Пётр Михайлович чуть заметно улыбнулся, вспоминая юность времён блаженной памяти матушки Екатерины Алексеевны. Высокие потолки Итальянского дома, гранёные полуколонны, арочные окна и двери, балконы большого зала, военные корабли с андреевскими флагами напротив дворца, глухой, чуть надтреснутый голос офицера-наставника, инвалида Чесменского сражения. Всё было впереди – и Гогландская битва, где Рожнов был ранен осколком гранаты в обе ноги разом, и Гельсингфорс, Эланд и Ревель; и патрулирование курляндского берега, куда контрабандисты тащили оружие Костюшке; и Вторая Архипелагская – Дарданеллы, Афон и Лемнос.

Назначение директором Морского корпуса застало Петра Михайловича врасплох – курьер с царским рескриптом примчался в Ревель в начале декабря и нашёл адмирала на волноломе. Рожнов стоял на краю около самого волнореза и разглядывал затянутый льдом залив. Рескрипт прочитал, но в первые мгновения не почувствовал ничего кроме удивления. Даже радости не было от перевода в столицу.

Впрочем, её не было и сейчас.

Пётр Михайлович никогда не понимал восторженного аханья многих своих знакомых (и незнакомых тоже): «Ах, Москва! Ах, Питер! Ах, общество! Ах, свет!». Жить можно везде, главное – правильно делать своё дело. А свет… светская жизнь не так уж и важна.

Но… работать с детьми?

Впрочем, государю виднее.

Возок подкатился к длинному зданию тёмно-розового туфа и остановился у прорезанных в стене арочных воротах. Денщик Антипка соскочил с запяток, поёжился (мороз пробирал, забираясь даже под длинную меховую доху) и распахнул перед адмиралом дверцу возка.

– Спасибо, Антип, – бросил Пётр Михайлович мимоходом и кивнул внутрь возка. – Можешь пока там погреться.

Внутри возка было не так уж и тепло, но всё же теплее, чем на запятках. Тем более, в дохе.

Новый директор пожаловал в корпус через два дня после памятной дегустации «адвоката» в кабинете Карцова, прямо на крещенский сочельник.

Пётр Кондратьевич видел его из окна. Не из того окна, которое выходило на плац, из другого.

Перед воротами корпуса остановился пароконный крытый возок – карета красного дерева и карельской берёзы, поставленная ради зимы на полозья. С запяток торопливо соскочил слуга – то ли лакей, то ли денщик – в тяжёлой дохе светло-бурого с рыжиной меха, как бы не медвежьего. Карцов невольно посочувствовал ему (да и сутуло нахохлившемуся на облучке кучеру в такой же дохе). Мех мехом, а только мороз сегодня на дворе стоял совсем нешуточный. Кабы своя воля, так и вряд ли высунул бы нос из дому адмирал Рожнов. Да и кому охота в самые святки дела принимать-передавать? Но воля государя выше своих хотелок – раз указано в царском рескрипте принять на Крещение, стало быть, так тому и быть.

Слуга торопливо распахнул дверцу. Подножку откидывать не пришлось, полозья были на низких копыльях, по русскому обычаю. Сначала из недр возка показалась нога в начищенном до зеркального блеска сапоге, потом голова в шапке собольего меха, и только потом бодро вынырнула высокая сухощавая фигура в бобровой шубе нараспашку. Впрочем, шуба скрадывала эту сухощавость, фигура нового директора казалась монументальной. Но Пётр Кондратьевич отлично помнил, каков из себя адмирал Рожнов – они свели знакомство почти полвека назад во время плавания в Ливорно на эскадре адмирала Борисова. Он, Карцов, был тогда уже капитан-лейтенантом на «Азии», а Рожнов – ещё гардемарином на «Америке», ему как раз после этого плавания мичмана и дали.

Рожнов, меж тем, сбросил шубу и шапку на руки слуге, повёл плечами, словно потягиваясь. И впрямь, сухощав, словно молодой – младше Петра Кондратьевича на тринадцать лет, а не скажешь, нет, не скажешь. Впрочем, в их возрасте каждый год разницы виден сразу, словно в молодости.