Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Конверт из плотной серой бумаги был чуть помят с одного угла, сургучная облатка треснула и слегка выкрошилась. Письмо проделало долгий путь – сначала кто-то из имения, может быть, кто-то из слуг, а может и сам хозяин отвёз письма ворохом в почтовую контору в Бирск («В Бирско!» – так говорят в Новотроицке, вспомнил Грегори с лёгкой полуулыбкой), на Большую Сибирскую. Оттуда письмо в плотно упакованном тюке приехало в Уфу, на Лазаретную, потом – в Казань, Москву и наконец, дилижансом, таким же, на каком приехал в Петербург Грегори, прибыло на Почтамтскую улицу, в трёхэтажное здание с арочными окнами и колоннами.

Убористые строчки адреса были писаны рукой мачехи – Грегори помнил её почерк, ещё как помнил. Санкт-Петербург, Васильевский остров, Морской кадетский корпус, кадету Григорию Шепелёву. Гришка поморщился, повертел конверт в руках и удивлённо поднял брови – наощупь в конверте ощущалась какая-то плотная бумага, как бы не паспарту[1]. Это ещё что за новости?

Невесть с чего он вдруг заторопился, словно то, что лежало в конверте, могло куда-то исчезнуть. Вскочил со стула, выдернул из лежащей на столе кипы книг Глебов нож для разрезания бумаги (тонкое оловянное лезвие, резная костяная рукоять в виде человеческой фигурки – явно ручная работа, штучная, хоть и не очень дорогая) и всё равно скорее разорвал, чем распорол конверт.

Изнутри выпали два листа бумаги. Один – обычная писчая бумага, исписанная всё тем же убористым почерком (Грегори вновь поморщился – письмо тоже писала мачеха, madame Isolde), кадет не сумел его подхватить и листок, порхая, опустился на недавно отмытый жёлтый паркет. А вот второй Грегори поймал – это и впрямь было паспарту – твёрдая рамка шесть на восемь дюймов с вырезанным в середине прямоугольником четыре на шесть. А в нём (Грегори на несколько мгновений замер, вглядываясь) – рисунок. Эстамп на таком же паспарту, только чуть тоньше, аккуратная и точная рельефная резьба иглой по плотной и толстой бумаге. Четверо в анфас и профиль – отец, мачеха, Жорка-братец и Аннет-Анютка (узнать можно было легко, хоть сходство и было не очень близким) около большой кирпичной церкви, видна кладка и купол на заднем плане. Грегори мгновенно признал Бирск, церковь на Галкиной горе, где он неоднократно бывал с отцом, Белую и простор Забелья за церковью.

Он смотрел на паспарту, не отрываясь – а ведь и представить не мог, насколько он соскучился по ним всем. По отцу, по Анютке особенно. И даже по мачехе, и – удивительное дело! – даже по Жорке-каналье! Себе-то самому в глубине души можно признаться, скрепя сердце!

Грегори, не глядя, присел на корточки и, не отрывая взгляда от эстампа, пошарил по полу рукой. Письмо не нашлось, зато раздались сдавленные ехидные смешки и угрожающее сопение. Тогда он, наконец, оторвался от эстампа, вскинул голову и наткнулся на издевательский взгляд вожака Новых. И мгновенно вспомнил, что так и не знает его имени – даже во время классов они почему-то всё время попадали в разные комнаты, хоть и были в одной роте. И даже у фон Заррица так и не удосужился спросить, кто таковы, как зовут да что за люди.

Поверил, что всё обойдётся.

Наверное, слишком не хотел стычки. А в таких случаях стычка будет обязательно, но чем дольше оттягивать, тем хуже.

С того времени, как Новые заселились в их спальню, прошло уже около месяца, но они так по-прежнему и держались особняком, с друзьями Шепелёва почти не разговаривали. Душа Грегори чуяла близкую стычку, но пока что Новые никак не показали своих намерений. И только их низкорослый вожак, которого Грегори про себя уже прозвал Каштаном за рыжеватый отлив волос, иногда взглядывал на Грегори и его друзей так, что зубы ныли – доводилось кадету Шепелёву видать такой взгляд и раньше, как же. Так смотрел дядька Остафий, примеряясь саблей к лозняку, когда память услужливо подсовывала старому казаку прежние военные времена, когда не лозняк он рубил, а турецкие да французские головы. Так смотрел отец на охоте, выцеливая по мелькнувшей в траве палево-серой горбатой спине матёрого волка, и казалось, что вот-вот – и пуля сама метнётся из дула, подгоняемая не пороховой гарью, а просто отцовым взглядом. Но такие мгновения были мимолётными, и Каштан почти сразу же отводил глаза и скользко-холодно улыбался. Напряжение же всё нарастало, иногда Грегори его почти ощущал плотски, особенно по вечерам, когда в спальне собирались все вместе. Но пока всё обходилось, хотя, когда Грегори и атаман Новых встречались взглядами, воздух в спальне порой начинал потрескивать, словно в каждом углу стояло по лейденской банке размером с хорошую кадушку с квашеной капустой.