Не-доросли. Книга 3. Метель

Грегори прерывисто вздохнул, повозился, устраиваясь поудобнее. На то, чтобы заснуть снова не было уже ни желания, ни времени –вот-вот уже и побудка. А он опять не выспался – уже которое утро подряд он просыпался за полчаса до побудки и слушал шаги проходящей по коридору стражи. Причины каждый раз были разные. Иногда переживал из-за размолвки с друзьями. Иногда снились домашние – отец, мачеха-французка, Анютка-Аннет, а то и наглец Жорка. Иногда – деревенские друзья. Вчера приснилась Маруська, смотрела ласково и с укором, а как проснулся, мгновенно вспомнились её летние слова: «Не пара мы, понял! Не пара! Ты – барин, а я – холопка! И не ходи к нам больше! Никогда!»

Сегодня не снился никто, но Гришка всё рано проснулся – от странного тоскливого чувства, или даже скорее предчувствия – словно на пороге стояло что-то большое и страшное. Несколько мгновений он лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло, но в спальне была тишина, только сопели на разные лады кадеты (а кое-кто и звучно похрапывал, не опасаясь, что соседи «задушат тигра»). Невольно вспомнился прошлогодний рассказ Власа о его стоянии на часах около церкви и зловещем шёпоте за спиной. Да и другие рассказы в спальне ночью – о призраках города, о событиях четвертьвековой давности. Но ничего подобного в спальне не просматривалось. А потом раздались шаги стражи в коридоре, и Грегори понял, что скоро побудка.

Шаги в коридоре стихли, и почти сразу же зарокотал барабан.

Побудка.

Умывались торопливо, плескали холодной водой в лицо, брызгали друг на друга под весёлый хохот. Грегори молчал, сопя, растирался шершавым полотенцем, то и дело ловя на себе разнообразные взгляды: злорадные – новых, сочувствующие – прежних, озадаченно-виноватые – Власа и Глеба.

– Переживаешь? – едва слышно спросил рядом фон Зарриц. Шепелёв покосился – мекленбуржец без очков смотрел странно – одновременно беззащитно и проникновенно. Душу Грегори на миг пронзило острое чувство злости – всего на миг. Потом он только сумрачно кивнул. Подумал несколько мгновений и добавил:

– Не только поэтому…

– Что-то ещё? – Лёве торопливо надел очки, глянул, подняв брови.

– Да… – Грегори отбросил полотенце, взъерошил волосы и беспомощно пошевелил пальцами в воздухе, не в силах подобрать слова. – Что-то такое висит в воздухе… странное.

– Ты тоже заметил? – фон Зарриц криво усмехнулся.

– По городу уже с неделю слухи странные ходят… про государя, – Шепелёв нырнул головой в прохладную рубаху – мягкая холстина приятно облегла тело, вынырнул из широкого ворота. – Про болезнь… Таганрог поминают… мальчишки городские болтали, бульвардье.

Грегори стянул рукава тесёмками, застегнул ворот и взялся за воротник куртки.

– Не дай бог, – глухо сказал он, сжимая кулак и комкая шершавое сукно.

Бог, тем не менее, дал.

Не прошло и часа.

Грохот барабана ворвался в церковь сразу же, как только гардемарины и кадеты закончили бормотать молитву, вместе с последним «Аминь!». Воспитанники корпуса ошалело озирались, непонимающе глядели на дверь – никогда такого не было, чтобы в церкви в барабан стучали.

Отец Симеон тоже глянул с амвона встревоженно, вздёрнул косматые брови, выпятил острую бороду. Но смолчал – должно быть, понял, что ничего не бывает без причины.

Офицеры!

Первым в церковь шёл директор, адмирал Рожнов (и нестройная толпа воспитанников раздавалась перед ним, словно вода перед форштевнем тяжёлого фрегата), – шляпа-бикорн на сгибе локтя, начищенные сапоги выше колен отливают чёрным глянцем, белые панталоны и тёмно-синий мундир, шитый золотом, соцветье орденов на груди, чёрный креп наискось через шляпу.

Креп!

Грегори похолодел.

Следом по двое входили офицеры, – мундиры, крепы на шляпах, серьёзные и встревоженные лица – ни одной улыбки, даже вечный весельчак Деливрон и добродушный Ширинский-Шихматов глядели сумрачно и хмуро.

Директор неторопливо поднялся на солею – цок! цок! цок! – раскатился троекратный стук каблуков по ступеням – остановился около царских врат, торжественно поворотился лицом к воспитанникам, и Грегори вдруг понял, что в церкви царит такая тишина, что пискни сейчас где-нибудь в дальнем углу комар – и в алтаре слышно будет.

Барабан смолк, словно поперхнувшись.

– Господа гардемарины! – голос директора гулко растёкся по наосу, приковывая внимание. – Господа кадеты!

Сердце Шепелёва вдруг стремительно заколотилось, и он понял, что именно сейчас скажет Пётр Михайлович. Креп! Креп, чёрт возьми!

Чёрт не взял.

– Господа воспитанники, – в третий раз обратился директор. – Для нашей страны настал тяжёлый час! Наш государь, его императорское величество, Александр Павлович… приказали нам долго жить! Почили в бозе 19 ноября сего года в городе Таганрог!