Не-доросли. Книга 3. Метель

– Уехал в Китай, – безжалостно сказал Ширинский-Шихматов, не больно, но цепко держа кадета за ухо. – Беги, догоняй.

Удивление от того, что князь Ширинский знает мальчишескую приговорку про Китай было едва ли не сильнее жгучего любопытства, которое всего минуту назад удерживало Грегори на месте и заставляло слушать во все уши. «Дурак, – тут же сказал Грегори сам себе. – Он же тоже был мальчишкой!»

– Подслушивать недостойно будущего офицера, кадет Шепелёв, – насмешливо сказал Деливрон. Грегори не нашёл ничего лучше, как ответить:

– Я… я нечаянно!

Офицеры расхохотались, и князь выпустил ухо мальчишки:

– Брысь!

Грегори бросился бежать, радуясь, что наскочил именно на этих офицеров – у Овсова бы так дёшево не отделался. Впрочем, с ним Шарло и Ширинский вряд ли стали бы откровенничать на подобные темы.

2. 4 декабря 1825 года

Завтрак закончился, и кадеты весёлой гурьбой галдели в коридоре, толкались, подставляли друг другу подножки и отвешивали подзатыльники и кокосы. Впереди было целое бездельное воскресенье. Если не считать, конечно, уроков на завтра, которые большинство кадет и даже гардемаринов, впрочем, беспечно оставляли на вечер – куда они убегут-то?

Невзорович, не в пример остальным кадетам, совсем не радовался – нечему было. Быстро лавируя в толпе, словно юркая шхуна, пробрался в спальню, взглядом спросил позволения у Жоржа Данилевского и примостился в углу на стуле, с гитарой на коленях. Играть он не умел (не в том духе его воспитывали в Литве, боле приличным считалось для молодого шляхтича играть на клавесине, хотя в Европе в последнее время клавесины уже постепенно уходили в прошлое, их заменяли фортепиано), научился только у Жоржа немного перебирать струны. Вот и сейчас – сидел и бездумно тренькал – было скучно. Размолвка с Грегори – глупость какая, ссориться из-за политики, из-за царя! – не давала покоя. Влас, который вроде бы оказался на той же стороне, что и шляхтич, сразу после завтрака куда-то исчез, должно быть, как обычно – либо с братом где-то пропадает, либо у Иевлевых. Идти гулять в одиночку по промёрзшему (с утра заморозило, и из церкви кадеты бежали торопливо, приплясывая на скрипучем снегу плаца) Петербургу не хотелось. Хотелось разговора с кем-то понимающим.

Дверь из коридора чуть приотворилась, в проём просунулась коротко стриженная лопоухая голова – кадета этого литвин не знал, помнил только, что тот первогодок, новик, вроде него, прошлогоднего. Баклажка.

Интересно, чего ему надо?

– Глеб Невзорович есть? – не заставил себя ждать баклажка, заставив литвина вздрогнуть от неожиданности.

– Я – Невзорович, – сказал он, откладывая гитару на кровать Жоржа и подымаясь. – Чего надо?

– Тебя там внизу, в вестибюле, какой-то щёголь спрашивает, – ответил баклажка, предварительно смерив Глеба недоверчивым взглядом с головы до ног – будто сомневался, правду ли ему сказали, хотя мог бы и подумать – кому и зачем надо ему врать.

– Что за щёголь ещё? – машинально переспросил Глеб, хотя уже и догадывался, кого это принесло по его душу.

– Мне-то откуда знать? – независимо пожал плечами баклажка и исчез за дверью. Порядки в Корпусе за прошедший год прилично изменились – попробовал бы ещё год назад кто-то из баклажек, хоть и сам Невзорович тот же, вот так ответить чугунному. Хотя… впрочем, они ведь и отвечали!

Мундир – какая досада, что нельзя пройти по городу в статском! Шинель, фуражка. Коридор мелькнул, словно размытая пелена, дробно застучали башмаки по ступенькам – последний пролёт лестницы Невзорович съехал по перилам, отполированным за десятки лет до лакового блеска касаниями тысяч мальчишеских рук и офицерских лайковых перчаток. И обтянутых сукном кадетских задов. Рывком спрыгнул с перил и оказался прямо перед высоким офицером – он, видимо, только что зашёл со двора и расстёгивал шинель.

Карл Францевич Деливрон.

Шарло.

Офицер чуть отступил назад – добро ещё не врезался в него Глеб! – смерил литвина взглядом с головы до ног.

– Кадет Невзорович, если не ошибаюсь.

– Так точно, ваше высокоблагородие!

– Поправьте фуражку, кадет, и застегните шинель! – строгости в голосе Карла Францевича прибавилось, и кадет невольно вытянулся, стремительно застёгиваясь. Покосился – у тяжёлой дубовой двери в две остеклённых створки стоял Кароляк – тот самый щёголь, разумеется. Широкая тёмно-серая альмавива с красной окантовкой, чёрный боливар и камышовая трость с монограммами, белые панталоны и тёмно-серые туфли, в тон альмавиве. Щёголь и есть.

Габриэль держался поодаль и, едва заметно посмеиваясь, глядел, как офицер строит набедокурившего баклажку. Наконец, добившись того, чтобы форма Невзоровича выглядела если не идеально, то хотя бы сносно, Деливрон весело усмехнулся, подмигнул Глебу и, прикоснувшись зажатыми в кулаке перчатками к краешку бикорна и бросив кадету: «В следующий раз получишь полдюжины розог», быстро зацокал подкованными каблуками вверх по лестнице.