Не-доросли. Книга 3. Метель

Двинулись дальше. Молчали: Невзорович – подавленно, Габриэль – решительно. Наконец, когда шли уже мимо Адмиралтейства, Глеб вдруг негромко сказал:

– Ты многое знаешь… во многом разбираешься. Наверное, твой градус достаточно высок…

Габриэль промолчал. Смотрел в сторону. Казалось, он уже сожалел о том, что вгорячах рассказал младшему приятелю лишнее.

– Скажи честно, вот то, что ты сейчас говорил… это твоё личное мнение? Или это позиция… – Глеб помедлил, не зная, как правильнее выразиться, но Кароляк не стал дожидаться, пока кадет подберёт нужное слово.

– Это позиция Патриотического общества, – сухо и холодно сказал он, по-прежнему глядя в сторону. Сожалеет, должно быть , – окончательно решил про себя Глеб. А Габриэль вдруг улыбнулся так, словно и не говорил только что с ненавистью. – А пойдём-ка обедать, Глеб! К мадам Роделё, к примеру, у неё французский табльдот для холостяков, это недалеко. Она к себе пускает обедать только по рекомендации, у меня рекомендация есть, а ты – со мной, значит и у тебя есть. У неё прелестная дочка, совсем ещё дитя, правда… я называю её Chichetle, из-за того, что она ещё год назад так забавно шепелявила. Вообще-то её зовут Анжель, но похоже, это прозвище прилипнет к ней надолго. Обед в пять часов, а время уже вполне к этому подходит.

Он подхватил Глеба под локоть и потянул за собой вверх от Невы.

– Но… удобно ли… – нерешительно выговорил Глеб.

– Очень даже удобно, – не дал ему возразить Кароляк. – Ты увидишь, это премилые люди. Хозяйка – французская роялистка, живёт здесь ещё с девяносто третьего года, сбежала от пыльного мешка (Глеб содрогнулся – он знал, что во Франции в 90-е «чихнуть в пыльный мешок» означало – сложить голову на гильотине). Бывает там англичанин Купер; корсиканец, доктор Орнано, родственник Императора, Готард Собаньский… многие, в общем, интересные люди. И пан Адам там любил бывать, он меня туда и рекомендовал.

3. Тот же день

В коридоре первого этажа плакал Михей – скупо, то и дело смахивая чуть заметную слезу. Не на виду у кадет, прячась в закутке. Грегори и наскочил-то на него случайно. Подбежал – и оторопело остановился. Странно было видеть, как кривилось сморщенное и чуть рябое стариковское лицо, заросшее густой полуседой щетиной.

– Ты чего, Михей? – испуганно спросил кадет, останавливаясь около профоса. Тот только отмахнулся в ответ, но, видя, что кадет никуда не уходит, пояснил, наконец. – Не дело это – царству русскому без государя жить. За страну страшновато…

– Так ведь Константину Павловичу присягнули… – возразил Шепелёв, не понимая.

– Присягнули, – согласился Михей, шмыгая носом и вытягивая из-за пояса здоровенный носовой платок, вышитый по краю красной шерстяной ниткой, словно праздничная крестьянская рубаха. – Оно б и хорошо – цесаревич Константин – истинный царь, его нарочно на царский престол готовили в своё время… на греческий, правда. И на русском был бы неплох. И вояка хороший, с самим Ляксандром Васильевичем в походах бывал. Так ведь не едет же он в Петербург-то…

– Приедет, – пожал плечами Грегори, всё ещё не понимая, куда клонит профос. Тот несколько мгновений глядел на недоросля, потом вздохнул и спрятал платок – глаза уже были сухи.

– А… вам-то сорванцам, что?.. Вы пока что без особого понятия…

Грегори смутился – собственное беспечное поведение вдруг показалось ему странным и неуместным. «А ведь и верно, – вдруг поразился он. – Неделя уже прошла, чего ж цесаревича-то (не цесаревича, а государя! – тут же возразил он сам себе) до сих пор в Петербурге нет?»

– Прошу простить, господин, – сухо выговорил Михей, пытаясь принять неприступный вид. – Расстроил я вас…

– Оставь, Михей, – теперь кадет смотрел на профоса с любопытством. То здоровый немолодой мужик плачет по постороннему человеку, а то вдруг этого застеснялся. И в тот же миг Грегори вдруг вспомнил свои собственные чувства в тот день, когда им объявили о смерти государя и стали приводить к присяге. Не то же ли самое он чувствовал? И не был ли на грани того, чтоб слезу пустить?

«Так ведь это ж я, – возразил н сам себе. – Мальчишка! А Михей вон сколько служил, да и в боях бывал! Ему ль плакать?»

Профос словно догадался, о чём думает Грегори и вздохнул.

– Всякое бывает в жизни, сударь-кадет, – сказал он чуть дрогнувшим голосом. – Ты вот что пойми – я служить начинал ещё при бабке государя нашего, Катерине свет Алексеевне Великой. Там недолго служил. Потом при батюшке его, Павле Петровиче – тоже недолго. А вот потом уже – четверть века – всё при Ляксандре Павловиче. И Наполеона с двунадесяти язык под его рукой сокрушили, и с турками воевали, и со шведами, и с персами… а теперь что будет? Его не стало, а братья его препираются, чей будет престол. Отказываются… словно боятся. Не дело это. Не будет без государя божьей воли над страной.