Не-доросли. Книга 3. Метель

– Не знаю, какую надежду на образумление вы увидели, Николай Николаевич, – процедил пан Франциск, сжав в руке только наполненный бокал с Cold-without, – но я пока что ничего подобного вокруг себя не вижу. Впрочем, выпью я за это с невыразимым удовольствием!

Он резким движением поднял бокал, поймал его край губами и выцедил смесь воды и рома крупными глотками.

5. Санкт-Петербург. Начало ноября 1825 года.

Осень раскрасила Елагин остров разноцветьем листвы – рыжие, алые, золотые и багряные тона ковром разметались под серым питерским небом. На западе, над заливом, облака расступались, открывая бледную осеннюю голубизну неба, и где-то далеко, за Лахтой, около Кронштадта, эта голубизна сливалась с тёмно-синей пеленой моря.

Впрочем, жить этой красоте оставалось недолго – октябрь двигался к концу, и вот-вот облетят последний листья и нагрянут с Балтики холодные свинцовые тучи с мокрым снегом.

По темной воде Невы скользили лодки – простые, темные от смолы и резные раззолоченных. Отражение дворца дрожало и ломалось на волнах, искажалось до неузнаваемости. Посмотрел бы Джакомо Кваренги, – мелькнула глупая мысль. Мелькнула и тут же пропала.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, в девичестве вюртембергская принцесса София Доротея Августа Луиза протяжно и прерывисто вздохнула, отошла от окна, прошлась вдоль пастельно-оранжевой стены, коснулась кончиками пальцев небольшого токарного станка, развернутого на треноге мольберта – ничего не шло к рукам, ни начатая на мольберте пастель с видом из окна оранжевого кабинета, ни брошенная на середине заготовка яшмовой брошки в зажиме станка – и муж и сыновья, не раз бывало, дивились странному увлечению государыни, Петру Великому впору – на токарном станке работать.

Мария Федоровна остановилась у резного секретера итальянского ореха – светлое дерево, едва заметная фиолетовая патина, медовая прозрачность полировки, множество выдвижных и потайных ящичков. На откинутой на посеребренных цепочках крышке в беспорядке разбросаны бумаги, два сломанных пера, в серебряной чернильнице чернил – на донышке. Государыня поморщилась, хотела было кликнуть секретаря, чтоб заменил чернильницу, но передумала.

Не время.

Она ждала.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

Дверь за спиной бесшумно отворилась, на пороге возник лакей в длинной ливрее, неторопливо поклонился.

– Ваше величество…

Мария Фёдоровна невольно вздрогнула, обернулась от окна, окинула лакея недовольным взглядом, но тот ничуть не смутился:

– Государыня, приехал коллежский секретарь Пржецлавский. С ним граф Паскевич.

– Вот как? – левая бровь императрицы-матери дугой выгнулась вверх. – Осип Антонович явился не один?

Лакей не ответил, да она и не нуждалась в его ответе. Да и что он мог сказать?

Пржецлавского Мария Фёдоровна ждала, а вот Паскевич?.. Впрочем, возможно, как раз Паскевич тут и нужен – далёкий от двора, его тайн и интриг служака.

Решившись, она коротко кивнула:

– Зови.

Генерал-адъютант и коллежский секретарь прошли в дверь один за другим в установленном порядке – сначала генерал, потом секретарь. Паскевич коротко и резко рубанул рукой, отдавая честь, Пржецлавский неторопливо поклонился. Мария Фёдоровна повела рукой, приглашая гостей присесть и кивнула лакею – тот понятливо поклонился, притворил за гостями дверь и исчез.

– Я слушаю вас, Осип Антонович, – приветливо сказалагосударыня коллежскому секретарю – именно он добивался аудиенции, поэтому и слушать надлежало в первую очередь его.

– Ваше величество! – поляк вскочил с дивана, на котором сидели оба гостя, поклонился вновь. – Я осмелился просить вашей аудиенции по очень важному вопросу… а тут как раз приехал по тому же вопросу граф Паскевич… мы с ним обговорили и я взял на себя смелость пригласить его с собой…

– Говорите, говорите, я вас слушаю, – кивнула императрица-мать, видя, что коллежский секретарь замедлил речь, ожидая её ответа.

– Понимаете, в чём дело, государыня, – начал Пржецлавский, словно бы в раздумьях выбирая с чего начать. – Я всегда считал, что подчинение Царства Польского Российской империи есть благо для Польши… мы, поляки, два века губили друг друга распрями и нестроениями, и сейчас мы получили возможность перестать грызть друг друга под скипетром русского царя…

Мария Фёдоровна почувствовала мгновенный укол скуки – неужели всё это «важное дело», по которому просил аудиенции этот поляк, выльется в банальное заверение в верноподданническом почтении? Было не похоже на то, но…

Должно быть, её мысли отразились на её лице, поэтому Пржецлавский вдруг заторопился:

– Прошу прощения, ваше величество, я кажется не с того начал…

– Большой вопрос ещё, благо ли для России это подчинение… – не удержавшись, бросила императрица-мать, но поляк, ничуть не смутившись, подхватил:

– Ваше величество, вы абсолютно правы. Я именно об этом и хотел с вами поговорить!

Становилось интересно – поляк соглашается с тем, что Царство Польское – благо для поляков, но вредно для России! Мария Фёдоровна чуть пошевелилась, садясь удобнее и взглядом поощрила коллежского секретаря говорить дальше.