Не-доросли. Книга 3. Метель

Князь (белоснежный сюртук с багровым галуном и галстуком, такие же панталоны – цвета Сапеги, мода, которая уходила понемногу в прошлое перед наступлением порождённого Революцией и Республикой стремления к простоте, но всё ещё цепко держалась повсеместно, кирпичного цвета парчовые с замшей туфли) сошёл со ступени, остановился около кареты, словно кого-то ожидая, и почти тут же из недр экипажа вынырнул ещё один человек, по виду того же возраста, что и пан Франциск – широкополый боливар жемчужно-серого цвета, такой же сюртук и панталоны – в отличие от князя второй гость был одет по самой последней моде. Его точно так же поддержали под локоть лакеи Сапеги, он кивком поблагодарил, в то время как сам хозяин помощи лакеев словно бы не заметил – многие считали это признаком высшего аристократизма. Должнобыть, второй гость аристократом не был, хотя вне всякого сомнения, был шляхтичем – никого другого Сапега в свою кареты просто не впустил бы.

Николай Николаевич усмехнулся и взбил бакенбарды – вечер обещал быть интересным и весёлым, с Сапегой точно не соскучишься.

Играли в вист – два космополита, англофил Новосильцев и англоман Сапега других игр просто не признавали, а остальным двум гостям было всё равно во что играть. Разве что ещё на бильярде иногда шары гоняли. Но сегодня подобралась замечательная партия, в самый раз для виста, четверо: сам хозяин, советник наместника; князь Сапега; генерал Влодек, начальник Литовского корпуса армии Царства Польского (Конгрессового Королевства, как говорили поляки) и гость Сапеги, Ксаверий Велинович герба Ястржембец из былого Новогродского воеводства. Новосильцев уже познакомился с паном Велиновичем и послушал рассказы о его приключениях. После печально памятного девяносто четвёртого года раненого русскими солдатами Велиновича вывезли из Варшавы слуги. Несколько месяцев он отлёживался в своём имении, пока не донеслась весть, что Речи Посполитой больше не стало. Потом была Франция и корпус Понятовского, вместе с польскими уланами пан Ксаверий угодил на Гаити, откуда едва спасся на американском каботажнике, каким-то чудом уцелев в резне. Искал золото и охотился на бобров в Аппалачах, ходил через весь материк с Мерриуэзером Льюисом к Тихому океану и к Йеллоустону с Джоном Колтером, воевал с англичанами в Канаде и защищал Вашингтон (едва не сгорел в Белом доме), и вернулся в Европу одиннадцать лет назад, после первого отречения корсиканца – вернулся в самую гущу Ста Дней и Ватерлоо. И только потом, когда император Александр объявил амнистию полякам, Велинович вернулся в Литву.

Говорили об охоте.

– Что ни говори, господа, а верховая охота на кабана с пикой и ножом – самое острое занятие, нервы щекочет так, что запоминается надолго, – философствовал Новосильцев, раскидывая колоду на четверых игроков и краем уха прислушиваясь к тому, как играют на балконе музыканты – им за сегодняшний вечер было обещано щедрое вознаграждение. Два фужера жинжиньи, выпитые перед игрой, слегка шумели в голове, сообщая лёгкость и изящество мыслям и неназойливо (пока – неназойливо!) напоминали о необходимости добавить. Но пока что спешить не стоило, благо никто из гостей пока что не допил и второго фужера. – Совершенно не сравнится с тем, когда в зверя стреляешь из ружья…

– Не знаю, господин граф, не знаю, – покачал головой Велинович, краем глаза поглядывая на споро движущиеся руки Новосильцева – следить за сдачей в открытую считалось неприличным, к тому же он играл с советником наместника в паре, а партнёру следовало доверять. – Не испытывал, не довелось как-то. Впрочем, и в ружейной охоте немало таких ощущений… довелось мне как-то выйти в Скалистых горах на гризли. Вот это зверь… Билли Кларк как-то говорил мне, что тот, кто взял гризли, тот и любого другого зверя возьмёт.

Сапега рассеянно кивал, уделяя больше внимания картам, чем разговору, но когда Велинович смолк, он всё же заметил:

– Вы, возможно, сочтёте меня недостаточно мужественным, господа (хотя кто бы счёл недостаточно мужественным человека, который сражался в артиллерии в девяносто четвёртом году), но мои нервы гораздо больше любят другую встряску – за карточным или бильярдным столом. Особенно когда поставишь на кон крупную сумму…

По губам собеседников проскользнула беглая улыбка – пристрастие князя к игровому столу было общеизвестно. Улыбка не осталась незамеченной паном Франциском, но не смутила его ни на грош. Он махнул рукой, и лакей Новосильцева тут же торопливо поставил перед каждым из гостей по бокалу рома с ледяной водой – как хозяин, так и Сапега любили английские напитки, и если для Новосильцева, Велиновича и Влодека в напиток добавляли мелко колотый сахар, то князь Франциск всегда пил только cold-without. Вот и сейчас он отхлебнул, довольно крякнул и продолжил:

– Вы не поверите, господа, но когда в Париже вышел закон, по которому нельзя было ставить в игорных домах больше двенадцати тысяч франков в rouge et noir[6], там решительно стало скучно.

– После чего вы оттуда и уехали? – со смешком спросил Новосильцев, объявляя козырь. – Червы, господа!