Не-доросли. Книга 3. Метель

Кадеты жадно слушали. Ловили отрывочные слова, стараясь понять непонятное и объять необъятное. После того, как ушёл в декабре в отставку Пётр Кондратьевич Карцов, новый директор, адмирал Рожнов первым делом указал развести гардемарин, старших и младших кадет по разным ротам, а значит и по разным спальням. Справедливо указал, что при смешанном проживании кадеты слишком быстро усваивают у старших дурные наклонности и привычки. Правильно ли это было или нет, Влас и его друзья пока что не могли понять, а вот новости теперь до них доходили медленнее, оседая в спальнях старших воспитанников.

– Новости у меня не особо свежие, – нехотя ответил капитан. – Я из Петербурга выехал в середине июля… вот в Тромсё зайдём, там может, что посвежее узнается…

– И всё-таки, – по голосу Завалишина Влас понял, что лейтенант смущённо улыбается, хотя тот, разумеется, не обернулся. – Всё равно ваши новости посвежее, чем мои…

– В «Северной пчеле» писали, что Решид-паша по-прежнему бьёт по Миссолонги, – всё так же нехотя сказал Пустошкин. – Наварин пал. Граф Санта-Роза погиб. На море греки ещё сопротивляются, адмирал Сахтури[3] сжёг три турецких фрегата у Митилены.

Он помолчал и добавил:

– Больше и не помню ничего.

– А государь… – нерешительно сказал полувопросительным тоном Завалишин, но капитан только коротко мотнул головой:

– Нет.

Лейтенант только дёрнулся, словно собираясь что-то сказать, но смолчал.

– Священный Союз для Александра Павловича важнее, – негромко сказал капитан, потом оборвал сам себя, обернулся и разумеется заметил Власа. – Юнга!

Кадет выпрыгнул из удобной пазухи паруса, словно выброшенный пружиной или волной.

– Так точно, ваше благородие!

– А ну пошёл на салинг, попутный ветер насвистывать! А то плетёмся, как перекормленные коровы!

– Ваше благородие, да ведь здесь в это время иного ветра и не бывает, только шелоник, – неосмотрительно вякнул было Влас, но тут же заткнулся, видя, как наливаются гневом глаза капитана.

– Молчать! – рявкнул Пустошкин. – Юнга!

– Так точно, ваше благородие! – выкрикнул Смолятин, бросаясь к борту – дудка у него и без того была заткнута за пояс.

– И чтоб я больше не слышал этого «шелоника»! – прорычал ему вслед капитан, всё ещё пыхая нерастраченным гневом. – А ну, повторить, как правильно называется этот ветер! Юнга!

– Зюйд-вест, ваше благородие! – отчеканил кадет, чуть задержавшись на вантах – повис, держась за выбленки и вопросительно глядя на капитана – а ну как Иван Андреевич передумает?!

– То-то, трескоед! – уже мягче сказал капитан. – Ишь, «шелоник»! А ну не задерживаться! Чтоб ниже салинга я тебя не видел!

И сказал Завалишину, полагая, что юнга уже не слышит:

– Государь опасается, что из этерии греческой новая революция прорастёт. Вот и… не хочу, дескать, свинью брату своему, падишаху османскому подкладывать… – и отвернулся.

– Свинью, хм, – Завалишин криво усмехнулся. – А Митя-то прав, пожалуй. Священный Союз начинает России мешать…

Капитан вскинул голову, глянул на старшего офицера в упор, и Николай Иринархович умолк.

Выбленки привычно пружинили под пальцами и ступнями, кадет так же привычно (уже и навык за неделю-то плавания!) не смотрел вниз. Ни к чему, хоть он высоты и не боится. Привычно обогнул стень-ванты, в очередной раз привычно же пообещал себе, что в следующий-то раз точно взберётся на марс по ним, а не «собачьей дырой» (высший флотский шик!). Вовремя приостановился, почти касаясь макушкой краспицы. Усмехнулся, вспомнив, как в первый раз треснулся об неё головой. Нырнул в «собачью дыру», выбрался на марс. Уселся, прижавшись спиной к стеньге, вытянув ноги.

Сиди, не сиди, а раз капитан велел свистеть – надо свистеть. За неделю плавания Влас успел понять, что у Ивана Андреевича любая вина будет виновата. Линьков попробовать ему пока не довелось, а вот надо же – оплошал сегодня (может, именно потому и оплошал, что линьков не пробовал?!). Мало того, что с капитаном прекословить взялся, так ещё и ветер по-поморски назвал.

Хотя чего тут сердиться? Обычное же дело, когда местные ветер по-своему называют. Вон на Средиземноморье, сирокко да мистраль, трамонтана, борей да аквилон… а тут – на тебе, уж и зюйд-вест шелоником не назови! Чем он хуже того же аквилона?

Пальцы привычно перебирали отверстия в жалейке – настоящей морской флейты у Власа разумеется не было, и капитан сквозь пальцы смотрел на то, что юнга играл на жалейке, словно пастух на онежском взморье, где коровы порой едят сено вперемешку с ветряной рыбой.

А мысли бежали привычно, не отвлекаясь на то, чтобы играть что-то определённое. Когда ветер высвистываешь, мелодия не важна.

Подложить свинью падишаху, – сказал капитан (Влас всё-таки сумел уловить его слова!). Было бы неплохо тому басурману! То-то оскоромился бы!