Не-доросли. Книга 3. Метель

– Ладно, пошли, поговорим с тем дворником.

Поговорили.

Дворник, увидев, что назойливый кадет вернулся с двумя товарищами, нахмурился и перехватил метлу, готовясь вытянуть кого-нибудь из мальчишек вдоль хребта. Яшка предусмотрительно остался позади, даже к калитке не стал приближаться – с его стороны было бы крайним неблагоразумием пытаться поговорить с дворником, тем более, на чужой земле, тут Влас явно дал маху.

– Ну, чего опять надо, ну? – хрипло крикнул дворник, приближаясь к мальчишкам быстрым шагом. – Полиция звать буду!

В этот миг Грегори с кривой усмешкой что-то быстро бросил ему по-татарски – дружелюбно и примиряющее. Дворник приостановился и всё так же хрипло ответил. Они заговорили – дворник торопливо, а Грегори – медленно, отрывисто и явно подбирая слова – лоб мальчишки под фуражкой то и дело озадаченно морщился.

Влас и Яшка, бегая глазами от одного к другому, пытались хоть что-то понять, но сумели уловить только имя самого дворника – Мустафа. Смолятин встретился взглядом с уличником и вопросительно поднял брови: «Что, мол, они говорят?», но Яшка только коротко мотнул головой: «Не понимаю!».

Склонился к уху кадета и быстро прошептал:

– Кабы он был чухонец… я бы хоть что-то понял, а так… татары у нас в дворниках редко бывают, здесь не Москва…

Наконец, дворник мотнул головой, коротко расхохотался и отступил назад – в его морщинистой руке, землистой от скупого северного загара, мелькнула и скрылась мелкая монетка, сунутая Гришкой, – то ли копейка, то ли алтын. Влас не успел разглядеть и насупился, вспомнив про свои пустые карманы.

С монеткой-то и я бы его, небось, разговорил, – не слишком уверенно подумал он. Но продолжать мысль было некогда – дворник скрылся в проёме калитки, а Грегори вернулся к мальчишкам.

– Что ты узнал? – спросил Влас нетепеливо.

– Что узнал, что узнал, – нараспев пробормотал Грегори. – Давайте-ка отойдём подальше, во-первых, а то тебя уже приметил хозяин дома, как ты что-то выспрашиваешь у дворника, потому и тереться тут нам не стоит.

Отошли за угол, и Влас снова спросил:

– Ну же, Грегори?!

– Не запряг пока, – с внезапно прорезавшимся недружелюбием ответил Шепелёв. – Но ладно… в общем, приходят эти офицеры сюда не впервые. Никакого весёлого дома тут нет, это ты правильно рассудил. И днём ходят, и вечерами, почти каждый день, по одному и по трое-четверо бывают, так что и содержанкой не пахнет никакой, тут ты тоже прав. Тем более, что и в квартире, в которую они приходят, живёт такой же офицер.

– На пирушки какие-нибудь, – предположил Яшка, весело блестя глазами, но Влас, подумав мгновений, покачал головой. – Или в карты играть…

– Не похоже. Слишком часто ходят. И без девок.

– Да, вряд ли, – согласился с другом Грегори. – Тёмное дело какое-то.

– Тёмное, – повторил Влас, весело блестя глазами. – Ничего, мы его просветлим. Куда выходят окна той квартиры, не узнал?

– Узнал, как не узнать, – всё с той же кривой усмешкой сказал Грегори. – Полезно знать другие языки всё же… татарин этот аж прям запрыгал, как услышал, что я по-ихнему говорю… хоть и всего пару десятков слов знаю.

– Видели, не тяни, – нетерпеливо сказал Влас.

– И во двор выходят, и на улицу, – пожал плечами Шепелёв. – Вон те три окна в бельэтаже – это господские окна, а с кухни и из людской окна выходят во двор, как водится. А ты чего задумал-то? К чему тебе знать, где там окна выходят?

– А ты догадайся, – с лёгким холодком (сам удивляясь, откуда этот холодок в его речи взялся – и ведь с каждым словом всё сильнее, словно росло в душе какое-то странно раздражение на друга!) сказал Влас.

Догадаться было несложно.

3

Вечерело.

За окнами корпуса сгущались полупрозрачные питерские сумерки. Глеб Невзорович сидел широком на подоконнике, свесив правую ногу и чуть покачивая ею («Чертей качаешь! – вспомнилось сердитое поучение Данилы Карбыша, слышанное шляхтичем ещё в детстве). На душе отчего-то было кисловато – сам не мог понять от чего.

В спальне (Глеб по привычке звал спальню французским словом «дортуар», принятым в учебных заведениях бывшего Княжества – в виленской гимназии так и звали в те времена, когда Глеб там учился) было пусто – кто в гимнастическом зале, кто в библиотеке, кто в увольнении.

За дверью послышался весёлый хохот – знакомый хохот. Никто во всём корпусе не смеялся так заразительно, как Грегори, Гришка Шепелёв.

Дверь распахнулась, с бывшей галереи (а сейчас – из узкого коридора со стрельчатыми окнами) в спальню ввалились двое, и тут же остановились на пороге.

– Ага, – сказал Грегори (он стоял чуть впереди, правое плечо вперёд, словно к драке готовится, фуражка сбилась чуть набок, шинель нараспашку – пятнадцать розог, если попадёшься в таком виде дежурному офицеру). – На ловца и зверь бежит, а, Власе?

Влас Смолятин (как всегда застёгнут на все пуговицы, козырёк фуражки – строго посредине лба, серые глаза смотрят пронзительно и напряжённо) аккуратно обогнул друга, оглядел шляхтича с головы до ног.

– И верно, – сказал он, наконец, сумрачно. – А я думал, не поискать ли где человека по городу…