Не-доросли. Книга 3. Метель

На мгновение Глеб ощутил странное чувство – не обиду, а всего лишь желание обидеться. Всего на миг. И почти сразу же это желание прошло – очень уж серьёзно смотрели на него друзья. Пришло понимание – он им нужен. И вместе с пониманием – радость, на какое-то время заслонившая то, что открылось ему совсем недавно, то, что сейчас стало главным в его жизни.

Выбраться из корпуса на ночь глядя – да нечего делать, легче лёгкого. Доски в заборе на двор Башуцкого по-прежнему отодвигались свободно – разведи и лезь. Весной, после заварухи на Голодае и порки кадет Башуцкий велел дворнику заколотить дыру и сменить собак, но заколоченные доски продержались на месте не больше двух недель.

Мальчишки один за другим проскользнул на чужой двор, и Глеб, который лез в дыру последним, обернулся, придерживая доски, чтобы не наделали шуму, становясь на место. Успел заметить взгляд Корфа (гардемарин курил у сарая, прикрывая трубку рукавом, но при виде троих друзей не проронил ни слова) – в нём мешались лёгкое удивление и такая же, едва заметная зависть – должно быть, остзеец тоже сейчас хотел бы выбраться из корпуса на ночь глядя, чтобы бродить по питерским улицам ни о чём не думая. Ни о том, что скоро выпускные экзамены, после которых успешных гардемаринов переведут в мичмана (что будет с неуспешными, думать не хотелось). Ни о том, что сегодня вечером дежурный офицер, проходя по коридору, может по какой-либо причине захотеть проверить их дортуар и, не найдя их троих, поднять тревогу (или просто пометить себе в записной книжке «Невзорович, Шепелёв, Смолятин – полсотни розог за отсутствие ночью в спальне» и успокоиться на том – смотря кто будет дежурный офицер, Глеб, как ни пытался, не мог вспомнить, кто дежурит сегодня – да и не всё ль равно).

По двору Башуцкого крались один за другим, стараясь не топнуть сильно, не нашуметь. Где-то спросонья ворчал в будке сменённый после весенних приключений и уже заново прикормленный кадетами пёс – чуял Волчок знакомые запахи и порыкивал сквозь сон, словно хотел дать понять мальчишкам, что не они, дерзкие, здесь, на этом дворе, хозяева, а он – хоть десять мешков колбасы ему с кухни корпусной перетаскай. Нечего забываться, сорванцы.

Сорванцы и не забывались.

По одному просочились через двор, выскользнули в калитку мимо дремлющего в сторожке дворника – калитку дворник, по молчаливому уговору с воспитанниками корпуса тоже не запирал, понимал, что иначе могут и доску из забора выломать на улицу – точно так же, как и из корпусного двора на двор Башуцкого. Ищи потом ту дыру да заделывай, а они потом новую… проще сразу калитку не запирать. Тем более, что иногда найдешь в сторожке гривенник, а то и пятиалтынный.

Фонари не горели.

То ли масло закончилось, то ли фонарщик запил, а только по всей 13-й линии Васильевского острова было сумрачно и полутемно. В этом полумраке от ближнего забора отделилась едва заметная тень – Яшка-с-трубкой. Глеб уже знал от друзей, что бульвардье пойдёт с ними, но всё равно ощутил странное чувство – нечто вроде досады, словно этот уличник чем-то ему мешал.

– Долго собираетесь, – глухо бросил им уличник, потом, не сказав больше ни слова, повернулся и зашагал впереди, словно указывая дорогу. Хотя дорогу-то они как раз знали хорошо.

По 13-й линии до набережной.

По набережной – до Исаакиева моста, пока что неразведённого. Где-то в глубине рассудка мелькнула опасливая мысль – ночью мосты разводят, и придётся им, пожалуй, ночевать где-нибудь в Коломне или Екатерингофе, а то и на Обводном, в Яшкином логове. Мелькнула, и Глеб сразу же отбросил её как трусливую – а то не понятно, что до утра в корпус вернуться вряд ли выйдет. Розги обеспечены, а в довесок к ним ещё и право свободного выхода из корпуса отнимут – весной пожалели невесть с чего, так сейчас не пощадят. Шляхтич ощутил короткий, почти незаметный укол сожаления и досады – как всё было хорошо, нет – Влас со своими подозрениями.

После моста – мимо Сенатской и государя Петра и, не доходя до стройки Исаакия – направо.

По Конногвардейскому бульвару – до Крюкова канала, где высится угрюмыми кирпичными стенами Экипаж.

Вдоль канала до Кашина моста (деревянные фермы на быках бутовой кладки) и, мимо Кашина питейного дома, – на Екатерингофский проспект.

И вот оно, трёхэтажное здание доходного дома, вон он, в подворотне, дворник-татарин, вон и окно нужной квартиры светится.

Бельэтаж.

– Кто-то небедный там живёт, – заметил словно сам себе Яшка, оценивающе глянув на высокие окна. Впрочем, бельэтажем это назвать было трудно – не дворец и не особняк, доходный дом. Ни тебе лепных карнизов, только едва заметные выступы, ни фигурных точёных столбиков балконных перил, ни витражных стёкол…

– Что делать думаешь? – отрывисто спросил у Власа Грегори, так же, как и Яшка, измеряя взглядом высоту этажей. До светящегося в бельэтаже окна было сажени три. – В парадное постучать?

– Угу, в колокольчик позвонить, – с ядом ответил помор, неспешно расстёгивая шинель. – Чтоб этот твой приятель-татарин успел метлу схватить. Залезу к окну и послушаю.