Не-доросли. Книга 3. Метель

– Чего? – вздрогнув, переспросил Грегори, но фон Зарриц только махнул рукой – не понимаешь, мол, и ладно. Грегори проглотил и это.

Не до того было, чтобы выяснять.

Никуда он доносить ничего не пойдёт.

Пусть будет как будет.

4

В дальнем углу заднего двора, примостившись около вкопанного толстыми ножками-пеньками в землю стола, суетилась хозяйская кухарка. Чистила окуней, – шепотом матерясь сквозь зубы, скоблила здоровенным ножом мелкую плотно приросшую чешую. Скользкая рыба вывертывалась из рук, скользила по мокрым и жирным доскам стола, уляпанным чешуёй, и несколько раз, когда кухарка накалывала руку твёрдыми костяным шипами плавника, досталось богу и матери в голос, после чего бедная женщина каждый раз опасливо оглядывалась – нет ли поблизости кого из господ. Но господа на заднем дворе появлялись нечасто. И даже окна из господских квартир редко выходили на задний двор. А вот во флигеле, где жил Аникей – три комнаты разного размера, две угловых изразцовых печи, кухня, парадное и чёрная лестница – все выходили либо на задний двор, либо в сад. Старший брат как-то, когда Влас впервые пришёл к нему в гости и озирался по сторонам, разглядывая персидский узор на бумажных обоях, обмолвился: «Нужен мне такой простор, как же. Ни семьи, ни прислуги… для чего? В крикет, что ль, играть? Добро ещё хоть в три комнаты квартира нашлась, а не в шесть или вовсе двенадцать. Тогда не только в крикет сыграть можно было бы, а и в футбоол, а то и в гольф, пожалуй». Мрачноватый юмор старшего брата рассмешил Власа, но Аникей был в чём-то прав – такая большая квартира холостяку-мичману была, конечно, не нужна, но меньше были только однокомнатные ночлежки для мастеровщины, в подвале и на чердаке, а такое офицеру не по чину. Nobless oblige, неволя пуще охоты. Офицерская молодёжь обычно снимала в таких случаях квартиру вскладчину, но Аникей попросту ещё не нашёл компаньона. И так сумел снять квартиру подешевле, с комнатой, выходящей на задний двор, от которой воротили нос съёмщики позажиточней. Запах с заднего двора и его вид Аникея не волновали совершенно, тем более что комната эта большую часть времени пустовала совершенно. И был в ней из мебели только один обшарпанный диван да столик с масляным светильником. Даже стульев не было ни одного, все были нужнее в других комнатах. Но Влас, приходя к брату в гости, каждый раз выбирал для ночёвки именно эту комнату.

Так и сейчас.

В изголовье дивана, у смятой круглой подушки валялась открытая книга – вчера весь вечер Влас читал «Пирата» Вальтера Скотта. Читал с интересом, иногда усмехаясь – вот бы эту книжку Грегори подсунуть, после его любимого Эксквемелина-то. Но тут же вспоминал то, что случилось на этой неделе, криво улыбался и мрачнел. Вот и сейчас – дёрнул щекой и снова отвернулся к окну. Кухарка закончила чистить рыбу и стояла над столом, мрачно озирая растерзанные рыбьи тушки, сгребённую в кучку требуху и чешую и воткнутый в столешницу здоровенный нож, измазанный кровью и слизью. Вытирала о затерханный салоп правую руку и посасывала уколотый шипастым острым плавником палец левой.

Добрая будет уха, – чуть повеселев, подумал Влас.

Сзади, чуть слышно скрипнув, отворилась дверь, Влас, вздрогнув, обернулся. В притвор просунулась косматая голова с аккуратно остриженной окладистой бородой и буйным, едва ли не казачьим чубом – забавное сочетание, если подумать. Серебряная серьга в ухе, внимательный взгляд прищуренных серых глаз из-под густых бровей, матросская форма.

– Доброе утро, господин, – выговорила голова густым басом. Денщик брату достался степенный, внушительный, как голосом, так и внешностью. – Его благородие к столу зовут, позавтракать, чем бог послал.

– Иду, Елизар, иду.

На завтрак Аникею бог послал кофе, плюшки с корицей и чашку сливок. Вдобавок денщик, чуть кособочась, поставил на стол глубокую сковороду со шкварчащей яичницей – совершенно поморская чирла, только что не на оленьем сале, как мгновенно определил, принюхавшись, Влас. Но шкварки свиные в ней были точно.

– Давай-ка, брат, налетай, – Аникей весело сделал широкий приглашающий жест, повёл рукой над столом. – Прямо со сковороды давай, не будем привередничать и манерничать. Вас в корпусе такой едой редко балуют, а то и вовсе никогда… помню я.

Под светлыми от солнца и морской соли редкими усами мичмана Смолятина играла весёлая улыбка, но в глазах явственно проглядывала озабоченность, и Влас даже знал ей причину – мичман опасался, что кадет снова заведёт песню про заговор и про то, что тоже хочет участвовать, помогать, служить стране…

Правильно опасается.

Опасайся, Аникей, опасайся, – злорадно подумал Влас, уплетая за обе щеки яичницу, старательно вымакивая хлебным мякишем полужидкий желток. – За всё с тебя спрошу, погоди только. Только вот этот кусок дожую… и вот этот тоже… и вон тот…