Не-доросли. Книга 3. Метель

– Отец знает? – хрипловато выговорил кадет Смолятин.

– Знает, – Аникей чуть отвернулся, словно ему стало отчего-то не по себе. – Я в письме ему намекнул, он понял. А когда в Питере был летом, мы с ним обо всём поговорили. Матери обещал не рассказывать.

– А он сам? – неверяще спросил Влас. В голове не укладывалось, – неужели отец, служака, постоянно повторявший о верности присяге, мог одобрить?

– Без восторга отнёсся, известное дело, – чуть скривил губы Аникей. В голосе его вдруг прорезалось едва заметное пренебрежение. – Тоже про присягу мне напоминал. Только когда я ему про волю для мужиков крепостных сказал, он согласился, что дело благородное…

– А вот кстати… – Влас вдруг поразился, как эта мысль не пришла ему в голову раньше. – Твои… (он помедлил, подыскивая правильное слово, но так и не найдя подходящего, мысленно махнул рукой) твои карбонарии, они своих крепостных уже освободили?

Аникей даже дёрнулся, словно его ударили. Несколько мгновений он смотрел на брата, словно пытаясь понять, Влас ли у него такое спросил, потом процедил настороженно:

– Крепостные есть не у всех.

– Но всё-таки есть? – въедливо уточнил кадет, не отводя глаз от лица брата. Мичман начал медленно краснеть, и Влас ясно видел – краснеет Аникей не от гнева, а от смущения, самого настоящего.

– Не у всех, – повторил мичман, скрепя сердце.

– И они не освобождают их? – настырно продолжал кадет.

– У многих крепостные – не их владение, а их семьи… – маловнятно промямлил Аникей. – Они не вольны в том…

– Но есть такие, что и вольны? – не отставал мальчишка.

Аникей кумачово налился кровью, – казалось, ткни иголкой или лаже лучинкой – и брызнет алая струйка.

– Есть, – с неохотой сказал он. – Им если освободить, так по миру пойти – ни приданого сёстрам не собрать, ни зажитка никакого в семье не будет – освобождать-то с землёй надо.

– А потом? После вашей революции? – тихо спросил Влас. – Там можно будет без земли? Или сестёр можно будет без приданого замуж выдавать?

Аникей молчал.

Умолк и Влас, охваченный странным чувством, словно ему только что впервые рассказали побасёнку про крещёного еврея в общей бане – либо подштанники надень, либо крестик сними. Если уж ты горишь идеей освободить крестьян, так будь готов принести в жертву свой зажиток, а нет – так и не становись в позу освободителя.

А не зря ли я лезу в эту кашу? – впервые возникла у него пугающая мысль.

[1] Антуан-Анри Жомини́ (Генрих Вильямович / Вениаминович Жомини, 1779 – 1869 гг.) швейцарский военный писатель, бригадный генерал французской службы, генерал от инфантерии русской службы, один из крупнейших военных теоретиков XIX в.

[2] Денис Давыдов.

[3] Кадеет Шепелёв, прошу! (франц.).

[4] Достаточно, кадет! (франц!).

[5] А ныне встали стяги Рюриковы, а другие – Давыдовы, но врозь их знамёна развеваются. Копья поют! («Слово о полку Игореве», перевод Д.С. Лихачёва).

Глава 7. Шаткая корона. Аверс

1. Таганрог, 18 октября 1825 года

Подковы звонко цокали по брусчатке мостовой, глухо стучали кованые шины фаэтона. Тёплая южная осень догорала над Таганрогом, листья только-только начали желтеть, с моря тянуло свежаком, рыбой и водорослями. В пронзительной морской и небесной синеве белела жирная запятая паруса – то ли рыбацкий дубок, то ли греческая фелука из Мариуполя.

Может быть, и контрабандисты (турки или греки) волокут за два моря товар из Трабзона. Или за три – из Смирны.

А может простые рыбаки.

Генерал покосился в море, хищно и злобно усмехнулся, дёрнул плечом – качнулась бахрома на эполете. Мало кто может различить рыбаков и контрабандистов, тем более что разницы-то на самом деле часто и нет. За восемь лет службы в Тавриде генерал достаточно проникся местными реалиями и зачастую с первого взгляда мог разглядеть невидимые для обычного глаза связи.

Тем более, с его опытом.

Кучер натянул вожжи перед самым домом – длинное одноэтажное здание, терракотовые с белым стены, высокие окна и полосатая будка полицейского, наскоро возведённая к случаю, двое солдат навытяжку на входе в сад.

– Приехали, ваше сиятельство, – сказал он, вполоборота, прогудел из густой тёмно-русой бороды. – Греческая улица, как изволили, дом его превосходительства градоначальника Папкова.

Генерал не стал дожидаться, пока фаэтон остановится окончательно и подбежит лакей, распахнул дверцу и молодцевато выпрыгнул на мостовую. Щелкнули каблуки с подковками, генерал выпрямился, поправил на голове бикорн («Есть ещё силы, есть, всего-то сорок четыре года сравнялось! Матушка в сорок пять только овдовела, так сил на сутяжничество было достаточно») и ровным шагом направился к воротам. Прошел между часовыми – те при виде генерал-лейтенанта в парадном мундире вытянулись ещё больше, хотя, казалось бы, тянуться уже некуда. Генерал едва заметно усмехнулся (чуть дёрнулся уголок рта), представив, как они тянутся при виде государя, и бросил возникшему рядом лакею в тёмно-синей ливрее: