Не-доросли. Книга 3. Метель

Аникей только посмеивался, отпивая кофе и жуя плюшку с корицей да вприщур разглядывал младшего брата, словно пытался что-то понять – похож ли Влас на него самого и его друзей, таких, какими их помнил сам Аникей ещё с корпусных времён. Впрочем, эти корпусные времена миновали совсем недавно, всего каких-то пару лет назад.

Или года три, – заметил сам себе Влас, наконец, отрываясь от сковороды, на которой яичницы оставалось не больше четверти. Устало перевёл дух, придвинул к себе чашку с кофе, осторожно отхлебнул и чуть поморщился – не было привычки. В корпусе кадет обычно потчевали молоком да сбитнем, даже чай желающим приходилось покупать самим и пить его в людской, где столовались нижние чины корпусной обслуги.

Откусил от плюшки, прожевал, глотнул кофе и вдруг спросил прямо в лоб, глядя, как Аникей ковыряет ножом и вилкой оставшийся кусок изрядно остывшей яичницы:

– Ты поговорил?

Аникей от неожиданности уронил с вилки на сковороду обратно коричневую сморщенную шкварку, но тут же снова подцепил её вилкой, бросил в рот и аппетитно захрустел поджаристой кожей. Прожевал и только тогда спросил:

– Ты про что?

Влас насупился, глянул исподлобья.

– Ого, какой сердитый, – засмеялся мичман добродушно. – Капитаном будешь, матросы от одного взгляда сами на ванты бросятся, даже в день прихода в порт приписки. Ладно, не злись. Не говорил ещё, случая не было. Да и некуда пока что спешить. Ещё только октябрь двадцать пятого года, а не июнь двадцать шестого.

Влас поджал губы, про себя обдумывая слова брата. Стало быть, они намечают что-то на следующее лето? Но переспрашивать не стал – мичман и так выглядел несколько сконфуженным, понимал, что невзначай проговорился.

– А ты ещё подумай, – торопливо сказал Аникей – спешит, чтобы я забыл про его оговорку, отметил Влас про себя. Его такими фокусами с толку сбить было трудно – слишком рассудительный был, не терял присутствия духа. Даже Корф, помнится, его как-то похвалил за это.

– О чём это подумать ещё? – Влас снова набычился.

– О том, – туманно ответил Аникей и тут же пояснил. – Надо ль тебе это, да и для чего, тот ли возраст…

Кадет глянул ещё хмурее, и Аникей смолк, с коротким смешком подняв руки – сдаюсь, мол. Но упрямый мальчишка не угомонился.

– Я тут поговорил кое с кем, – сказал он словно бы невзначай.

Аникей подавился куском яичницу, вытаращил глаза, закашлялся, и справился только с помощью доброго глотка обжигающего кофе. Глубоко и часто подышал обожжённым ртом, переводя дыхание.

– Ты ополоумел? С кем?

– А, – понял его кадет. – Да нет, ты не беспокойся, я никаких имён не называл.

– Кроме моего, – с кривой усмешкой вставил мичман.

– Ну да, – смущённо признал Влас после минутной заминки. – Но они никому не расскажут, ни единого слова!

– Они?! – опять ужаснулся Аникей, хватаясь за голову. – Ты всему корпусу растрепал, что ли?!

– Да нет же! – разозлился кадет, выведенный из себя непонятливостью брата. – Только Грегори и Глебу! Они же мои друзья, они мне во всём помогали! Должен же я им был рассказать, ради чего они со мной ночью через полгорода тащились и на балкон к тебе лезли!

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, потом Аникей обречённо (что уж мол, с тобой теперь поделаешь) вздохнул и спросил:

– И что? Поговорил ты с ними…

– Поссорились, – убито признался Влас, отводя глаза. – Глеб со мной заедино, а вот Грегори… этот на дыбы встал. Измена, говорит, нарушение присяги…

Он поднял голову и в надежде воззрился на Аникея. У мичмана ходили по челюсти желваки, он глядел хмуро и сумрачно, словно хотел сказать – не лезли бы вы, салажня, куда не просят, не вашего это ума дело. Влас вдруг, похолодев, понял, что и брат тоже не знает ответа на этот вопрос – как это они, офицеры, будут переступать через присягу, да ещё и солдат с матросами к тому же самому принуждать будут. Дело нешуточное, Грегори ведь прав, как бы этих карбонариев и впрямь солдаты на штыки не подняли.

Хотя гвардии привыкать разве?

Влас вдруг отчётливо вспомнил рассказ Корфа про мартовский переворот 1801 года и убийство Павла Петровича. Разве тогда гвардия не нарушила присягу? И раньше, во второй четверти восемнадцатого века, разве гвардейские полки не играли престолом и короной, как жонглёры в цирке Филиппа Астлея – булавами? И Екатерина Великая престол тоже не унаследовала, а муженька своего непутёвого свергла, а потом и вовсе пришибла.

Влас прикусил губу.

Вся эта история вдруг показалось ему с иной стороны – не весёлой игрой в карбонариев и эксальтадос, а чем-то серьёзным, ощутимо пахнущим кровью.

Он содрогнулся и поднял глаза на брата, – мичман Смолятин чуть заметно улыбался, видно было, что и ему в голову тоже приходили подобные мысли.

– Не передумал? – спросил он таким тоном, что Власу на миг захотелось швырнуть брату в лицо сковородкой с остатками яичницы, которую ни тот, ни другой так и не доели. И кофе стыл в чашках – не до него было.

Влас отчаянно-бесстрашно мотнул головой. Аникей уже больше не улыбался.

– Ещё спросить что-то хочешь? – голос мичмана Смолятина уже больше не подрагивал.