Не-доросли. Книга 3. Метель

– Именно поэтому там мы расположили пехоту, которую снабдить легче, чем кавалерию, – согласился царь благосклонно. – Однако же, я думаю, вы помните про волнения в поселениях, тем более, про Чугуевский бунт?

Ещё бы не помнить.

Де Витт на мгновение прикрыл глаза.

– Не волим военного поселения!

– Не волим служить графу Аракчееву!

Чугуев – городок небольшой, на рыночной площади – не протолкнёшься. Две сдвоенные цепи солдат, одни в центре площади, коридором, другие – чуть дальше в ширину, лицом к хмурой озлобленной толпе. На небольшом пустом пространстве грудами свалены солдатские мундиры, рванные штыками, ношеные, в потёках в крови, разрубленные саблями и палашами кивера, фузеи и пистолеты.

Аракчеев, приподымаясь на стременах, кричит, его худое бледное лицо наливается кровью:

– Покайтесь, мятежники, и будете прощены государевым именем!

– Не кайтеся! – орут в ответ из-за оцепления отцы и матери. – Не кайтеся, дети! Лучше сгинуть, чем служить тому кату! Самозванец! Катюга! До царя дойдём, а тебе не спустим!

Граф Аракчеев ждёт ещё какое-то время, потом, чуть дёрнув уголком рта, равнодушно пожимает плечами и кивает солдатам:

– Начиииии-най!

В коридор вступают расхристанные, босые, полураздетые бунтовщики – эта амуниция, эта справа, оружие, сапоги, мундиры и кивера ещё совсем недавно принадлежали им. Они идут по одному цепочкой, и свистят шомпола.

Шпицрутены.

Шшшшш-вак!

Шшшшш-вак!!

Брызжет кровь, шомпола рвут кожу на плечах и спинах. Бунтовщики идут шатаясь, не глядя по сторонам, а солдаты в шеренгах – бьют. Методично, словно рубят дрова или косят сено.

Кто-то упал на колени, прося пощады – один, другой, третий. Капралы тут же выхватывали их из свистящего шомполами кровавого коридора и оттаскивали прочь – эти прощены.

Остальные – идут.

– Ы-раз! Ы-рраз! – орут за спинами капралы.

Шшшшш-вак!

Шшшшш-вак!!

Шшшшш-вак!!!

Двенадцать прогонов через строй в тысячу человек – милость Аракчеева, которой он заменил бунтовщикам шибеницу. Двенадцать тысяч шпицрутенов каждому.

Де Витт содрогнулся и открыл глаза. Он тогда принимал попечение южных армий от Аракчеева, которого царь после этого бунта удалил на Север, и помнил с какой злобой глядели на него уланы и кирасиры… и каких трудов ему стало потом эту злобу одолеть. Тогда у него в душе и поселилась эта стойкая неприязнь, чуть ли не ненависть к Аракчееву – это как же надо было ненавидеть… нет, не ненавидеть – быть равнодушным к вверенному тебе делу, чтоб в богатейшем краю за несколько лет озлобить и довести людей до бунта.

– Государь, – всё так же осторожно сказал он, стараясь не задеть даже заочно царского любимчика, – всё улажено и успокоено, как вашим величеством и было указано. Поселяне теперь верны присяге и готовы выступить против любого врага.

Несколько мгновений царь и граф смотрели друг другу в глаза, опять оба поняв, что означает слово «любого». Не только турок, французов, пруссаков, но и внутренних бунтовщиков. Своенравной спесивой гвардии, пышущей духом якобинства. Против них Александр военные поселения и создавал, а не только для того, чтобы армию удешевить.

В этот миг неслышно отворилась дверь, и на пороге опять возник давешний лакей.

– Государь, – негромко сказал он. – Оба вызванных вами вельможи прибыли.

– Зови, – велел Александр, вяло подымаясь (и в тот же миг упруго вскочил на ноги де Витт).