Не-доросли. Книга 3. Метель

Память, как всегда, не вовремя уколола его своим ядом четвертьвековой давности.

Помнил он и то, что было дальше.

Как по дворцу шатались полупьяные заговорщики, напоказ бравируя цареубийством.

Как испуганно смотрела жена, словно спрашивая: «Ты только одно скажи, ты же ведь не знал?», а он… он молчал и отводил глаза.

Как он не мог смотреть в глаза матери. Мать молчала, но взгляд её говорил не хуже слов.

Помнил радостных людей на улицах – петербуржцы обнимались, поздравляли друг друга с гибелью тирании.

И понимал – покоя ему не будет никогда. Он всегда, что бы ни делал, будет чувствовать за спиной кинжал, яд, пистолет, который держит рука в белой перчатке и гвардейском манжете.

Государь вдруг поймал на себе ждущие взгляды всех троих собеседников. Похоже, пока он упивался самоуничижением, де Витт закончил доклад. Сейчас… сейчас надо что-то сказать.

А что он скажет?

– Я… – Александр помедлил. – Я не имею морального права их преследовать!

Лица де Витта и Перовского вытянулись, а Дибич озадаченно нахмурился.

– Однако вы, Иван Осипович, общение с заговорщиками продолжайте и держите меня в курсе этого дела! Это очень важно.

Граф послушно склонил голову.

Он понимал.

– Это будут заботы уже не мои, а моего наследника, – продолжал Александр.

Три взгляда: испуганный – де Витта, напряжённый – Дибича, встревоженный – Перовского.

– Я вряд ли уже вернусь в Петербург, – сумрачно подтвердил Александр. – Граф Дибич, граф Перовский, я думаю, что Иван Осипович тот человек, который нам нужен.

3. Там же, через час

Я не имею морального права их преследовать.

Де Витт криво усмехнулся, на мгновение остановясь перед тем, как сесть в коляску. Против воли обернулся, окинул взглядом крашенный охрой дом Папкова с полосатыми чёрно-белыми карнизами по углам, упрятанный за высокой железной оградой с острыми копьями наверху, весь – от низкого, упрятанного под землю цоколя до крытой листовым железом кровли, там и сям тронутой ржавчиной. Так и подумалось нехорошо: «Что это государь совсем плох, не мог распорядиться, чтобы резиденцию, пусть и временную, в порядок привели?». И тут же отвёл глаза, словно опасался, что за ним может кто-то наблюдать из высоких окон, забранных узорными решётками. Наблюдать и прочитать невольные мысли.

Иван Осипович рывком вскинул поджарое сухощавое тело (какие там годы ещё, ему ещё и сорока пяти нет!) в коляску, упал на нагретую за время ожидания вытертую добела кожу сиденья (южное солнце и в октябре пригревало неплохо), оглянулся на дворец снова, встретился невольно глазами с насупленными часовыми у ворот, те глядели равнодушно, словно каменные истуканы скифской степи, – те вот так же высятся на верхушках курганов, и глядят так же равнодушно. Де Витт невольно вздрогнул и легонько ткнул английским стеком в спину кучера. Тот, мгновенно поняв, коротко цокнул языком и тройка резво тронула с места. Граф откинулся на спину и чуть прикрыл глаза.

Я не имею морального права их преследовать.

Губы графа снова исказила кривая усмешка.

Обед у государя проходил в молчании – не при лакеях же говорить о делах, да и обговорили уже всё заранее, до обеда. А обычная светская болтовня, перемежаемая новостями из Петербурга, почерпнутыми в газетах и письмах, не клеилась. Де Витт пребывал в ошеломлении от того, что услышал от царя и Дибича, поэтому и на обращённые к нему вопросы отвечал вяло и односложно, а в голове всё время гудело, крутилось и плясало одно: «Верить? Не верить?». Дибич тоже помалкивал и только изредка косо поглядывал на собеседников за столом, словно и его тяготила какая-то навязчивая мысль. Да и сам хозяин застолья был неразговорчив. Только граф Перовский по мере сил старался поддержать веселье, но выглядело это на фоне сумрачного молчания остальных, как-то натужно, и вскоре Василий Алексеевич тоже смолк, чуть нервно подкручивая усы, которые и без того стояли дыбом – должно быть, с утра натёр воском. А когда смолк Перовский, то за столом слышно было только звяканье столового серебра, едва слышные шаркающие шаги лакеев да бульканье вина в бокалах.

И только потом, когда граф де Витт откланялся, прощаясь, государь строго и негромко напомнил ему, чуть хмурясь, что совершенно не шло к его рано (не стар ещё государь, совсем не стар, всего-то на четыре года старше де Витта!) облысевшей голове:

– Помните же, Иван Осипович, обо всём, что мы сегодня говорили!

– Помню, ваше императорское величество! – так же негромко ответил граф, кланяясь.

Помню.

Я вряд ли уже вернусь в Петербург.

У де Витта так же, как и тогда, когда услышал эту фразу, мороз продрал по коже, глаза открылись сами собой, граф передёрнул плечами, словно от озноба.

Его императорское величество Александр Павлович задумал вещь совершенно несообразную.

Отказаться от власти.

Тайно скрыться в безвестность.

Бежать от престола.