Но Диоклетиан отнюдь не скрывался, не бежал от престола, его отречение было публичным, прошло в Риме, при Сенате и скоплении римского народа. Что мешает сделать то же самое и Александру Павловичу, если уж ему так восхотелось отшельничества? Благо и наследник в наличии, и можно не ожидать восемнадцати лет гражданской войны, которая разразилась в Риме после отречения Диоклетиана.
Если, конечно, царь не лукавил, и действительно собирался привести задуманное в исполнение.
Коляска миновала заставу, выкатилась за пределы города, дорога потянулась вдоль прибрежных дюн, круто забирая на северо-запад (де Витт остановился в дешёвой загородной гостинице), и генерал чуть поёжился. Ветер с Азовского моря свежел, словно бы и не очень холодный, он забирался под генеральскую шинель, ерошил суконный ворс, ласкал золотое шитьё петлиц и фуражки. По спине Ивана Осиповича осторожно крался озноб, генерал даже чуть удивился – ну не с чего же! По здешним временам настоящих холодов ждать ещё очень долго, если дождёшься вообще. Генерал-шпион опять поёжился, плотнее кутаясь в шинель и снова задумался.
Государь тоже мечтает выращивать капусту в тиши? Вот уж позвольте не поверить!
Иван Осипович саркастически скривился.
Александр Павлович в молодости участвовал в заговоре против собственного отца, окончившийся смертью последнего. Вынес на своих плечах всю огненную и кровавую череду войн с Францией, четверть века шпионских и дипломатических игр в Европе и Азии, гекатомбы Двенадцатого года. Бестрепетной рукой раздвинул рубежи России на Кавказе и Балканах, в Польше и на Балтике. И вдруг собрался отречься от власти. Бежать в безвестность. И когда? В тот миг, когда престолу угрожает невидимая рука, когда паутина заговора как грибница почву, пронизала всю армию и гвардию, когда гвардейские генералы чуть ли не открыто фрондируют и бравируют этим в обществе, кичась своим боевым прошлым?!
Как же, как же.
Прикинуться мёртвым и подвинуть заговорщиков на действие. Руководить всеем из тени, оставаясь невидимым.
Ловко.
Но тогда почему?! – молча воскликнул генерал, обращаясь непонятно к кому. К себе, в первую очередь, должно быть. Почему он не открыл мне всей правды?!
А вот потому, – тут же ответил н сам себе. – Это тоже игра, ясно и ежу. Ты совсем глуп, что ли,
Его, де Витта, пытаясь добиться, чтобы генерал поступил каким-то, нужным царю образом? Но как? Понять бы ещё! А может быть, наоборот – Александр Павлович как раз и хочет, чтобы озадаченный де Витт бездействовал.
Или же государь играет не его? А Перовского или Дибича, единственных свидетелей разговора, кормит их пустой кашей невнятных намерений? Для того, чтобы они сделали что-то, или наоборот, не делали чего-то?
Де Витт крепко выругался и потёр заскорузлыми на ветру пальцами жёсткий подбородок – на нём, ещё с утра гладко выбритом, уже пробивалась колючая чёрная щетина, наследие южной породы со стороны матери-гречанки, Софье Глявонэ.
Он впервые в жизни не понимал, как ему нужно поступить.
Впрочем, решение имелось – слова государя.
4. Переяслав. Конец октября 1825 года