Не-доросли. Книга 3. Метель

– Не только меня, – улыбка Завалишина стала ещё более кривой. – А ну как не только третьего директора переизберут, а и всех трёх…

– Ну да, правильно, – Аникей сжал губы, на челюсти обозначились желваки. – Как бы тебя и вовсе на место Никиты Муравьёва не выбрали…

– А, – Митя махнул рукой. – На такое не целюсь. Дело гораздо важнее титулов, тем более, таких скользких и невесомых. А дело… оно надвигается. Горячие головы, слишком горячие…

– Думаешь, скоро? – встревоженно спросил Смолятин, не замечая, что невесомая серебряная ложечка гнётся между его пальцами, привыкшими управляться в непогоду с заскорузлыми канатами, вязать узлы и плести кнопы. – До лета далеко…

– Да вести слишком тревожные, – уклончиво сказал Завалишина. Он не стал пояснять, но Аникей понял его и так – слухи о болезни государя упорно бродили по столице, несмотря на то что шестидесятилетней давности манифест «О молчании» всё ещё был в силе.

В ответ на кивок Аникея Завалишин выложил на стол портфель тёмной, почти невыделанной русской юфти (пахнуло узнаваемым едва заметным, но отчётливым дегтярным запахом, тем самым, за который юфть в первую очередь ценили европейские купцы), и подвинул его по поверхности стола ближе к Смолятину.

– Здесь… очень важные бумаги, – сказал он словно через силу. – Сбереги… это я на всякий случай. Если за то время, пока меня не будет, в городе начнётся… – он помедлил, словно не зная, какое слово правильнее выбрать, но так и не определился. – В общем, если начнётся, то эти бумаги должны немедленно стать общим достоянием нашего ордена. Ознакомиться – разрешаю.

– Я понял, – сумрачно кивнул Смолятин, забирая портфель со стола, поднял голову и встретился взглядом с младшим Завалишиным. Ипполит стоял от них всего в каких-то трёх шагах, облизывая пустую ложечку и с любопытством разглядывал обоих мичманов.

Сомнений не было – он всё слышал.

4. Санкт-Петербург, конец ноября

Свеча чадила, щекотала ноздри горьковато-терпким дымом. Аникей поморщился, в очередной раз недобрым словом помянув по себя кривые руки и недобрую совесть свечного мастера. Покосился на спящего на складной кровати брата (Власа опять отпустили из корпуса с ночёвкой), насмешливо хмыкнул – дрыхнет кадет, хоть из пушки над ухом пали, не добудишься. Губы Аникея тронула мимолётная, едва заметная улыбка (на мгновение он увидел в младшем брате себя – был и он таким же в кадетские времена), которую он тут же согнал с лица и покосился в сторону стола.

Тёмное, отполированное временем, дерево столешницы, на котором при всём старании едва сможешь заметить пазы между толстыми досками. Замысловатая резьба по боковым рёбрам и ножкам стола – хозяин квартиры, помнится, когда Аникей вселялся, долго похвалялся этим столом, доставшимся ему якобы чуть ли не в наследство от самого князя Потёмкина, которому отец хозяина будто бы когда-то оказал невероятно важную услугу. Какую именно услугу, хозяин умолчал, только что-то невнятно пробормотав себе под нос.

Может и не врал – судьбы вещей причудливы и иногда о самой обычной чернильнице можно написать увлекательный роман. Если знать её судьбу, конечно.

Аникей криво усмехнулся внезапно пришедшей нелепой мысли и перевёл взгляд в сторону того, что на этом столе лежало.

Портфель посреди стола жадно распахнул пасть, словно есть просил. На углу стола, рядом с портфелем, – толстая тетрадь плотной бумаги в картонном, обтянутом парусиной переплёте, почти книга. И распахнутый дорожный бювар жёлтой кожи с чёрным, почти вытертым тиснением, оклеенный изнутри алым китайским шёлком. А в бюваре – два толстых, аккуратно склеенных конверта.

Митя Завалишин не возражал против того, чтобы Аникей заглянул в портфель. Оно и понятно – мичман Смолятин не понял ни единого слова из написанного в тетради-книге. Плотные, чуть желтоватые листы были усыпаны ровными, убористыми рядами странных знаков, не похожих ни на один европейский алфавит. Тайнопись какая-нибудь, – решил про себя Аникей, полистав тетрадь. – Или шифр. Что, впрочем, не одно ль и то же?

Конверты были запечатаны сургучом, и ковырять их Аникей не стал – к чему? Не его то дело. Его донимало другое – что теперь с этим портфелем делать. Оно, конечно, Завалишин скоро вернётся, не на год же он в деревни свои уехал, но и хранить такое дело у всех на виду не стоило. Во флигель частенько заглядывали хозяева, и кто их знает, не пробудит ли портфель их любопытство. Шифр шифром… У него в комнатах не то, что несгораемого шкафа – даже секретера или бюро никакого нет. Потому что – к чему они мичману нужны? У офицера флота – всё своё ношу с собой, и переписки такой не бывает пока что, чтоб её хранить подолгу. Мичман – не адмирал, не министр, не шпион.

Аникей захлопнул бювар, затянул тесёмки и сунул его в портфель. Следом за ним уложил туда и тетрадь, захлопнул портфель и затянул ремни. Сдвинул портфель на край стола и задумался, подперев подбородок ладонями и опершись локтями на столешницу.