Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Просыпается норов и дух дальнего предка в тщедушном и совсем к тому неспособном потомке, изумляя окружающих и приводя их в постоянное бешенство.

И в конце концов доводит потомка славного героя до славы или смерти (бестолковой или славной – тут как получится или кто как скажет!).

У Иевлева морское дело – тоже родовая стезя и память о великом предке, сугубо пробуждённая встречей с поморским кузеном. Не встреться Веничка в корпусе с Власом, кто знает, как поворотилась бы в будущем его карьера. Может, и по отцову примеру, по статской службе пошёл бы. А теперь, глядишь, вильнёт капризная судьба хвостом, и станет статская служба Сильвестра Иеронимовича досадной случайностью в череде флотских судеб рода Иевлевых вослед капитан-командору.

Грегори вдруг поймал себя на том, что думает какими-то книжными словами, чересчур вычурно и пафосно. С чего бы это? К чему бы это?

Кадет Шепелёв чуть дёрнул щекой и перевёл взгляд на остальных друзей.

С Власом и Венедиктом всё было ясно.

А вот остальные…

Понятнее всех – Глеб.

Литвин щурит глаза, непонятно куда глядит – то ли в жидко-полупрозрачный огонь, пляшущий на обломках плавника, старательно облизанных до блеска волнами залива, то ли на него, Грегори. На губах – холодная саркастическая усмешка.

Литвин не хочет быть адмиралом.

Русским адмиралом, разумеется. Польский адмирал какой-нибудь его, скорее всего, устроил бы. Но где тот польский флот, на котором он мог бы им стать? Давным-давно осталась в прошлом Тридцатилетняя война, и остыла могила короля Владислава Ваза, единственного короля Речи Посполитой, который пытался создать военный флот (должно быть, шведская кровь сказалась). И от флота того… даже обломков не осталось. И вот этот плавник, который сейчас горит в костре… может быть, конечно, что какой-то его обломок был когда-то частью какого-то корабля королевского флота. Да и самой Речи Посполитой нет уже лет тридцать.

Грегори насмешливо хмыкнул, сбивая с себя пафосный настрой.

Ни к чему.

И тут же вспомнились слова литвина.

– Не думайте, что Речь Посполита мертва, – брови Невзоровича сошлись над самой переносицей, и глубокая вертикальная морщина, изломав брови, пробороздила кожу лба. – Это видимость только… под толстым слоем пепла – горячие угли… ваши солдаты и офицеры сполна испытали это в Двенадцатом году…

– Воистину, – не утерпел Грегори, но почти тут же смолк, остановленный коротким, почти незаметным движением руки Власа.

– Рано или поздно из тех углей разгорится огонь, – литвин отвёл глаза, повертел в руках недавно купленную трубку – старшие кадеты начали понемногу покуривать, и Невзорович был здесь среди первых. Глебу нравилось постоянно нарушать правила корпуса, хотя литвин делал это осторожно и не попадаясь – мало удовольствия терпеть боль от плетей, хоть это и почитается средь кадетов за доблесть. – Когда (не «если», а именно «когда»!) это случится, я не хочу быть в рядах русской армии.

Они не в первый раз слышали эти слова, но почему-то запомнился именно этот случай.

Скорее всего, Невзорович бросит военную службу сразу же как только получит право распоряжаться отцовским наследством – уж в этом-то Грегори был уверен полностью.

Остальным тоже не нужно было никаких пояснений – слова Глеба помнили все.

В толстых стёклах пенсне мекленбуржца плясали и мелькали огоньки, но, в отличие от литвина, глядел Лёве весело.

– Мне адмиралом не быть, – вздохнул он со странной смесью досады и радости. – Не моя судьба.

– Почему? – непонимающе спросил Влас. И правда – как это – не адмиралом. А кем же? И он тут же повторил вслух. – А кем же?

– Отец наконец, согласился, – торжественно сказал фон Зарриц, звучно ломая в руках тонкую сухую ветку. Несколько мгновений он смотрел на остро расщеплённые обломки, потом решительно швырнул их в костёр. Голос вроде бы радостный, но на миг Грегори показалось, что мекленбуржец вот-вот заплачет. Но только на миг – уже в следующее мгновение Лёве справился с собой и решительно вскинул голову. Блеснул стёклами пенсне. – Я из корпуса ухожу. И уезжаю в Москву.