Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Ничего не было. А был только один день после первого его приезда в Витково год назад. Вот сейчас распахнётся дверь и выйдет она – всё та же тонконогая веснушчатая девчонка в капоре и длинном льняном серовато-синем платье. Вчера он приезжал, и вот вернулся, только что отправил первое письмо Янеку в Орскую крепость.

Нет.

Было.

Всё было. И метельные вихри на Сенатской, и лязг клинков на невском льду, и оскаленное в ярости лицо Власа, которому невесть с чего отчаянно хотелось дотянуться до его, Глебова горла.

И письма были.

Одни письма – далёкие, редкие, в Орскую крепость. Ответы на них приходили с большим запозданием, что-то в них было старательно вымарано чернилами и из общего содержания писем становилось понятно – не Янек вымарал. Оно и понятно было, он и не ожидал иного, да и сам Валленрод, должно быть, не ожидал. И его письма скорее всего, приходят к Янеку такими же. Переписка с государственным преступником. Удивительно ещё, как его по этому поводу не пригласили на беседу к командиру роты, а то и к самому адмиралу Рожнову – Пётр Михайлович строг, куда суровее покинувшего корпус в прошлом году Карцова, и порядок любит гораздо больше. И без внимания бы переписку воспитанника не оставил. Стало быть, в жандармском управлении решили, что беспокоиться пока не о чем. Даже и памятуя, что трое кадет странным образом оказались четырнадцатого декабря на Сенатской. И то ли были замешаны, то ли нет – непонятно.

Другие письма – чаще. Сюда, в Витково. Сначала на них не приходило никаких ответов, потом, зимой, уже в новом, 1826 году, пришёл первый робкий ответ, едва заметно пахнущий горьковатыми духами. Потом было второе письмо, потом третье… потом ответы стали приходить на каждое письмо.

Было.

Всё было.

Глеб нервно поднялся на ноги, стряхнул с плеча едва накинутый по жаре палевый сюртук (вообще-то гардемаринам во время вакаций полагалось быть в форме корпуса, но Глеб по традициям литовской и польской шляхты относился к этому наплевательски), поправил на голове высокую фуражку синего сукна и рывком соскочил с коляски на песок. Лёгкий ветерок разом обнял тонкую льняную ткань рубашки, принялся трепать складки.

– А не зря мы сюда приехали, панич? – сочувственно (от него не укрылось небрежение витковской прислуги) спросил за спиной Данила. Но Невзорович только шевельнул плечом – поезжай, мол. И пара коней, фыркая и притопывая подковами, поволокла коляску к конюшне.

Вот сейчас она выйдет.

И она вышла.

Распахнулись обе створки голубовато-белых дверей, чуть скрипнув петлями (нет, прислуге Виткевичей определённо не хватало крепкой руки, которая бы могла им всем разом дать, как выражался иной раз Грегори, дать по заднице мешалкой!), вспорхнул в высоком дверном проёме зеленоватый воздушный муслин.

И Глеб остолбенел.

Совсем как тогда.

Только теперь чувство было сильнее – как тумак под дых, как хлёсткий удар плетью или розгой по лицу – впору зажмуриться.

Длинное муслиновое платье, совсем не такое, как в прошлый раз – тогда было видно, что в платье одета совсем ещё девчонка, теперь – взрослая девушка. Хотя в лице её по-прежнему было что-то девичье, так и казалось, что вот-вот – и вытащит из-за спины нарядную, украшенную лентами куклу. Кружевной капор одного с платьем цвета, телесного цвета перчатки, длинные, до локтей, изящный китайский веер – шёлк всевозможных цветов, совершенно изумительный.

А всё-таки, похоже, Виткевичи стали жить получше, – мелькнула у Глеба недостойная мысль, пока он взбегал по ступенькам навстречу девушке. Подхватил тонкую, почти невесомую ладонь, наклонился над ней, левой рукой срывая фуражку, едва заметно, польским обычаем, коснулся губами кончиков пальцев Дануты, затянутых в тонкую лайку.

– Приятно видеть вас снова, пани Данута, – хрипло сказал он, изо всех сил стараясь преодолеть эту хрипоту и колючий комок в горле, и предательский румянец на кончиках ушей – они запылали в первую очередь. – Весь этот год я ждал этого мига, в этом холодном гранитном Петербурге…

Он запнулся и после мгновенной паузы решил – лучше сейчас замолчать, а то я сейчас начну говорить стихами, как пан Адам. А говорить стихами – неестественно, что бы там ни говорили столичные хлыщи и снобы.

– Мне тоже приятно видеть вас, пан Глеб, – матка боска, да у неё даже голос изменился, взрослее стал, мелодичнее! Глеб понял, что ещё немного – и он окончательно потеряет голову. Впрочем, ведь он её уже потерял. Давно, ещё год назад, при первой встрече.

Так что же теперь сомневаться?

– Пройдёмте, сударь, – Данута звонко-хрустально засмеялась, и уши несчастного. – Матушка хочет познакомиться с вами. Я много рассказывала ей о вас, и о ваших письмах. Она больше не считает вас виновным в смерти батюшки.