Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

В полутёмной гостиной (мешали тяжёлые портьеры, к тому же высокие стрельчатые окна выходили на теневую сторону, в сад) на овальном столе белела скатерть. Высокий кофейник, вазоны с мёдом, вареньем и конфетами, курабье и круассаны, цукаты и марципаны. В гранёных бокалах тёмной рубиновой пеленой покоилось густое терпкое вино. Запылённая бутылка была почти не видна рядом с поливным кофейником.

– Я благодарна вам, пан Глеб, – пани Анна, мать Янека и Дануты, сильно похудела, поседела и осунулась за прошедшие годы, пока Невзорович её не видел. Он помнил мать Валленрода плотной и бодрой женщиной, деятельной и суровой. Суровой она была и сейчас, но от остального не осталось и следа. Только в глазах по-прежнему горел огонь – казалось, она вот-вот крикнет: «К оружию, панове! Да здравствует конституция девяносто пятого года!». И непонятно было, как со всем этим сочетается развал хозяйства и неумение приструнить прислугу – лакеи слушали госпожу равнодушно, и выполняли работу небрежно.

Впрочем, меня вряд ли это касается, – подумал Глеб вскользь. – Я и сам в своём дому не хозяин.

Пока не хозяин.

Пока.

Он сжал кулаки, стараясь прятать руки под столом. Ничего, уже скоро придёт время – будет и ему двадцать один год. Только бы за это время пан Довконт не растранжирил их с Агнешкой наследство. Хотя на него это и не похоже.

Глеб сделал над собой усилие и принялся слушать пани Анну, напомнив себе, что поворотись судьба иначе – и он, и Агнешка жили бы сейчас здесь, в Виткове, а не в Волколате.

И я бы чаще видел Дануту! – сказал он сам себе.

Он и сейчас почти не отводил от неё глаз, стараясь, впрочем, сделать это незаметно. Хотя и слышал раньше, что такие хитрости видны всем и сразу, как ни прячь. Девушка сидела чуть потупившись, едва отпивая кофе из чашки, и только изредка вскидывала глаза. Встречалась взглядом с Глебом и тут же снова опускала глаза.

Да она же света никогда не видела! – понял вдруг Невзорович и сжал зубы, – вот-вот желваки прорвут кожу острыми краями. – Ни на одном балу не бывала никогда, хоть по возрасту и пора уже! А причина может быть только одна – деньги! Стало быть… стало быть, вот это красивое платье, этот зелёный муслин, перчатки и капор… всё это наверное, самый дорогой и праздничный наряд этой бедной девушки.

Глеб почувствовал, что его уши опять полыхают огнём – понял, для кого и для чего был куплен и надет сегодня этот наряд. Опустил глаза.

– Мы, конечно, не можем похвастаться большим богатством, увы, – у рта пани Анны залегли горькие складки (О чём это она? – спохватился Глеб, понимая, что упустил нить разговора. – Никак на бедность жалуется, в сироту играет?). – Но гостей принять всё-таки можем, да…

– Всё ещё образуется, пани Анна, я уверен, – бодро сказал он, сам не веря в то, что говорит. Как же, образуется, держи карман шире, как русские говорят. Царская милость, царская справедливость – вещь зыбкая и ненадёжная, тем более, у нынешнего царя. Никого не пощадил, ни генералов, ни штаб-офицеров, а про солдат уже и говорить нечего. Хоть Грегори умиляется милосердием Николая – казнил-де всего пятерых. Волк в овечьей шкуре. От этого Янеку милостей ждать не приходится. – Всё ещё наладится в нашей жизни…

Пани Анна молча покивала, посмотрела на Глеба искоса, вымученно улыбнулась, и, помедлив мгновение, поднялась на ноги.

– Простите меня, молодые люди, я вас оставлю, мне нездоровится…

Где-то в глубине сада, невзирая на полуденное время, заливисто пел соловей.

Они снова сидели в беседке, снова были с глазу на глаз, только в отдалении, на невысоком складном табурете под буйно цветущей акацией примостилась пожилая нянька Дануты – неприлично девушке-шляхтянке быть наедине с молодым человеком, пусть его намерения самые благородные. Обязательно должен рядом быть кто-нибудь, хотя бы слуга какой-нибудь.

К широким рукавам муслинового платья Дануты пристали крошки старого дерева – стол в беседке подгнил и крошился. Девушка заметила взгляд Невзоровича, но не смутилась ничуть, глянула открыто, совсем не так, как за столом, словно говорила – да вот такая я, полунищая дворянка. Беги отсюда, кавалер!

«Не побегу», – чуть прикусывая губу, подумал Глеб. От выпитого вина (пара бокалов не больше) в голове слегка шумело, и казалось, что он сейчас всё сделает правильно, как бы ни поступил.

– Ты будешь моей женой? – внезапно спросил он в лоб, сам в душе ужасаясь тому, что он говорит, своей смелости ужасаясь. Выговорил – и словно камень с души рухнул, скатился с крутого берега в Двину. И почти тут же душу объяло страхом – а ну как она сейчас скажет «нет»? А вдруг она уже сговорена? Обручена?

Данута молчала.

Невзорович вскинул голову, со страхом поглядел на девушку.

Она тихо смеялась.

2

Глухой выкрик Данилы на ко́злах поневоле вырвал Глеба из некрепких объятий дорожного сна, и почти тут же карету ощутимо тряхнуло, заскрипел вертлюг – Данила куда-то сворачивал. Кадет встряхнул головой, отгоняя остатки дрёмы, и торопливо высунулся в окно – по его подсчётам, до Несвижа оставалось всего ничего, и никаких поворотов на дороге не должно было быть.