Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Вместе с хозяином за обеденным столом сидел высокий сухощавый вельможа – в романах о таком пишут – «с печатью благородства на худом лице». Лицо и вправду худое, с запавшими щеками, потемнелая от возраста кожа (стариком гостя Радзивиллов назвать ещё было нельзя, но вот пожилым уже вполне можно), длинные, по моде времени, волосы с густой проседью, тёмная одежда – не кунтуш и не жупан, разумеется, а обычный тёмно-серый сюртук.

Лицо, которое в бывшей Речи Посполитой знали все.

Пан Адам Чарторыйский, некоронованный король потайной Речи Посполитой.

3

Карета скрылась за лесом. Взбитая копытами и колёсами пыль медленно оседала на дорогу в закатном солнце. Ветер стих, и в горячем вечернем воздухе висел пронзительный многоголосый стрёкот кузнечиков и цикад.

Пан Людвик Николай Радзивилл, ординат клецкий, проводил карету взглядом, покосился на садящееся за лес солнце и повернулся к люку, прорезанному в полу башни. И замер, наткнувшись глазами на непримиримый взгляд сына.

– Леон… – растерянно произнёс он, чуть отступая и упираясь спиной в каменную стену. Сын неторопливо выбрался из люка на смотровую площадку башни, подошёл к прорезанной в камне бойнице, постоял, глядя в бойницу, задумчиво касаясь кончиками пальцев сложенной из мелкого камня стены. Повернулся к отцу.

– Думаешь, я не знаю, кто это был? – холодно спросил Леон, не отрывая глаз от отца. Потом, не выдержав отцовского взгляда, закусил губу, отвернулся, в его глазах на миг мелькнуло отчаяние, и клецкий ординат вздохнул.

– Не вмешивался бы ты в это дело, сыне, – посоветовал он дружелюбно, и у него мгновенно свело челюсти от отвращения к самому себе, до того фальшиво прозвучали эти слова.

– Да, да, конечно, – шёпотом, почти беззвучно повторил Леон, поднял голову и снова поглядел на отца – непримиримо и холодно. – Это же Чарторыйский приезжал, верно?!

При упоминании имени владетеля Пулав в голосе сына звякнуло такое холодное презрение, что пан Людвик невольно содрогнулся.

– Заговор плетёте? – Леон повернулся к отцу лицом, прижался к стене спиной, словно хотел обрести дополнительную опору. – Рокош новый затеваете? Конфедерацию опять?

– Не надо, Леон, – просительно сказал отец. Но юнкер не послушал.

– Какие ещё у тебя могут быть дела… с этим? – он мотнул головой в сторону дороги – туда, куда уехала карета. Голос его опять звякнул сталью.

– Он – наш родственник, – напомнил Радзивилл-старший. – Он был мужем моей сестры. Твоей тётки.

– Её давно уже нет в живых, – холодно бросил сын. – Она умерла в тот год, когда я родился. Я её в глаза никогда не видел. С чего я должен обниматься с этим…

Он осёкся, словно не мог подобрать слово.

– Пан Адам – благородный человек, – устало сказал клецкий ординат. Поправил рукава сюртука, стряхивая едва заметную пыль с обшлагов, подвытянул кружевные манжеты рубашки. Снова поглядел на сына и добавил. – Он всю жизнь положил для свободы Польши…

– О да, – саркастически ответил Леон, отводя глаза и утирая пот со лба. Зачем-то покосился на мокрую ладонь и процедил брезгливо. – Просто эталон благородства. Сначала он предал Польшу и пошёл на русскую службу… да-да, знаю, царица такое условие поставила. Потом он за спиной своего друга как мог, пакостил его стране. Ну понимаю, старался для Польши. А оброгатил этого друга он тоже для Польши?

– Ты?.. – начал ординат и осёкся.

– Знаю, знаю, – устало махнул рукой Леон. – Весь Петербург шепчется, что русская царевна Мария – не от плешивого императора, а от этого… – он помолчал несколько мгновений, словно подыскивая подходящее слово, и наконец, выговорил, – этого ренегата!

– Леон! – протестующее воскликнул старший Радзивилл.

– Что – Леон?! – огрызнулся юнкер. – Наш полк хоть и в Варшаве стоит, а только столичные сплетни до нас доходят неплохо.

– Она всё-таки принцесса, – напомнил пан Людвик. – Она – женщина. И она старше тебя на девять лет…

Леон в ответ только дёрнул щекой и отвернулся. Сказал глухо, глядя куда-то в сторону, в темнеющий за бойницей лес:

– Ладно… в конце концов, это не моё дело. Но вы… вы хотите Речь Посполиту возрождать во главе с этим… ваше дело. А мне ты что прикажешь делать?

– Не понимаю, – быстро сказал пан Людвик. Слишком быстро. Глаза его воровато метнулись туда-сюда, словно он искал, где бы прочитать правильный ответ на вопросы сына.

– Да брось, – холодно и даже отчасти враждебно сказал сын. – Всё ты понимаешь. Но если тебе так хочется, чтобы я назвал всё по имени, изволь. Когда (заметь, не «если», а «когда»!) вы начнёте рокош, конфедерацию или инсуррекцию, что делать мне?! Мне, юнкеру русской армии?

– Стать на нашу сторону, – мгновенно ответил отец, попеременно бледнея и краснея. – Примкнуть к воинам свободной Польши. Бороться за свободу.

– А… присяга? – тяжело спросил Леон. – Я ведь уже присягнул русскому царю. Как и все офицеры моего полка. Неужели для того, чтобы бороться за свободу, обязательно нужно шагнуть через присягу и бросить свою честь в выгребную яму?!

– Присяга тирану ничего не значит, – сказал пан Людвик сипло. Сглотнул и добавил. – Нет греха и бесчестия в её нарушении.