Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Леон дёрнулся, словно от пощёчины.

– Меня никто не вынуждал ему присягать, – его голос задрожал и сорвался. Пан Людвик зажмурился. – Не ждал я от тебя, отец, – Леон помолчал несколько мгновений и повторил. – Не ждал.

Круто повернулся через плечо и нырнул в люк – только эхо заплясало в гулком каменном колодце башни, лестница гудела под ногами. Пан Людвик коротко содрогнулся, представляя – вот сейчас лестница сорвётся с креплений и рухнет вниз, калеча и сына, и слуг. А он останется тут, на верхушке башни. Один.

Наваждение отпустило почти сразу.

За узкими бойницами прошуршали первые крупные капли дождя.

Комнаты Глеба располагались в правом крыле замкового дворца, почти около самой крепостной стены.

Крепостной, да.

Губы Глеба тронула усмешка, не заметная в полумраке комнаты (да и некому было замечать). Крепостной та стена была разве что при её строительстве, два с половиной века назад. Ну может, ещё во времена той клятой войны почти два века назад, когда край пустошили то русские, то шведы, то свои, ляхи да литва, то мятежные холопы с казаками. А потом крепостные стены повсюду окончательно ушли в прошлое, крепости зарылись под землю, прячась от пушечных ядер… а прекрасный замок над озером стал дворцом.

Невзорович покосился в небольшое окно, глубоко прорубленное в толстой каменной стене и забранное свинцовым переплётом. За окном в густых сумерках тонул двор, ночь наваливалась на Несвиж всё плотнее и тяжелее. В замке было тихло, слуги давно уже оставили гостя и хозяев в покое. В голове чуть шумело выпитое вино, а в глубине души тяжёлой и острой занозой сидело странное чувство – словно он, опьянев без меры, натворил каких-то глупостей, не страшных вроде бы внешне, но с тяжёлыми последствиями.

Но он же не сделал ничего предосудительного!

Глеб стянул плотный суконный сюртук, небрежно бросил его на стул с высокой спинкой, сел на разобранную постель и попытался снять высокий сапог, упираясь в задник носком другой ноги. Нога соскользнула, он не потерял равновесие и едва не свалился с кровати. Кадет чуть прикусил губу, словно пытаясь отрезветь, – хотя чего он там и выпил-то? Пару бокалов вина, только и всего!

В дверь чуть слышно стукнули, словно тот, кто стоял за тяжёлым дубовым полотном, совершенно средневеково пробитым медными заклёпками, не решался войти.

Невзорович откликнулся, дверь отворилась без скрипа, и в комнату шагнул Леон, толчком ноги притворил за собой дверь. Юнкер сумрачно глянул на Глеба, со стуком поставил на стол фигурную бутылку тёмного стекла, два пузатых бокала. С обтянутых кожей скул словно стекал холод, щёки запали – молодой князь за каких-то несколько часов вдруг изменился, осунулся, похудел. Мягко упал на стул (не на тот, на спинке которого висел сюртук Невзоровича), облокотился на стол.

– Не возражаешь? – на «ты» он перешёл как-то внезапно, и это почему-то не вызвало у Глеба никакого протеста. Кадет помедлил несколько мгновений, словно не решаясь (где-то в глубине души он ясно слышал противный шёпот, словно кто-то невидимый нудил над душой: «Берегись, осторожней, берегись, помолчи…»), потом молча повёл рукой, словно говоря: «Да что уж теперь…».

Плеснуло в бокалы вино, потянуло лёгкой горчинкой, травой и винной сладостью. Глеб покосился на пляшущий огонёк свечи, раздумывая, не зажечь ли ещё парочку, но князь, перехватив его взгляд, только мотнул головой – не надо, мол.

Бокал холодил пальцы. Чокнулись, выпили. Вино пряно прокатилось по языку и нёбу – гадости и дешёвки в своих погребах Радзивиллы не держали. Невзорович посмаковал вино, катая его на языке, а вот Леон почему-то выцедил свой бокал залпом, словно сивуху из деревенского шинка. И тут же нацелился налить по второй, но Глеб придержал полупустой бокал:

– Мне уже достаточно, князь, благодарю.

Леон только дёрнул щекой в ответ и налил себе одному. Но глотать второй бокал залпом не стал, уставился в него, словно хотел увидеть в густой красной влаге внутри что-то такое, что помогло бы ему в жизни.

Глеб молчал. Лезть с расспросами не хотелось – надо будет князю что-то сказать – скажет.

– Послушай, кадет, – внезапно сказал Радзивилл, не отрывая взгляда от бокала. – А ты присягу русскому царю принёс?

Он поднял голову и взглянул на Невзоровича в упор. Глеб сглотнул – слюна вдруг стала вязкой и горькой.

– Молчишь?

– Принёс, – сказал Глеб, не узнавая своего голоса.

– А если начнётся? – выделил слово Радзивилл. – Присягу нарушишь? На честь плюнешь? Ты, я смотрю с моими родственниками и этим… Чарторыйским, заодно?

– Мой отец служил императору Наполеону… – начал было Глеб, но осёкся, понимая, что говорит, что-то не то.

– Я сейчас не про твоего отца говорю, а про тебя самого, – покачал головой Леон. – Нарушишь присягу?

Невзорович почувствовал, что весь хмель, всё выпитое сегодня за день вино куда-то стремительно утекает, он трезвеет на глазах. А ведь и правда – что есть присяга? Это обещание самому себе, это клятва перед лицом бога и своих товарищей!