Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Какое-то время он смотрел на неё, раздумывая, сказать ли прямо то, что он думает или всё же промолчать.

– Присяга, – напомнил он. – Мне не хочется её нарушать.

– Не хочется нарушать – не надо было давать, – хмыкнула сестра. – А раз дал… да и вообще, с чего ты решил, что придётся что-то нарушать? Ничего ж не случилось?!

– Не случилось, – признал Глеб, морщась.

– Ну вот и нечего раньше времени беспокоиться, – подытожила она. – Если случиться, тогда и будешь решать. Может, эти Радзивиллы и Чарторыйские ещё лет двадцать будут думать. Или полвека…

Глеб смолчал.

Глупая была затея – рассказать всё этой девчонке.

– А вот ты сказал «и это тоже», – вкрадчиво сказала сестра. Глянула на него лукаво. – А кто она?

Глеб опять помедлил, раздумывая, потом («а, снявши голову, по волосам не плачут!») сказал:

– Данута Виткевич.

– Оооо! – Агнешка восхищённо округлила глаза. – Ты что, всерьёз?!

– А то, – ответил Глеб, веселея. – Мы с ней уже и обручились. Только…

– Я поняла, – мгновенно отозвалась сестра. – Никому ни слова.

– Именно.

За ближними кустами вдруг раздался пронзительный свист с переливами. Глеб вскинул голову, прислушиваясь, кони перестали есть, прядали ушами.

– Что это? – с лёгким испугом спросила Агнешка.

– Не что, а кто, – засмеялся Глеб. – Это Данила. Предупреждает, чтобы не тревожились. Наверняка нашёл что-то. Или кого-то.

[1] Цаль – мера длины в Великом княжестве Литовском, 2,7 мм.

[2] Жупан – верхняя одежда типа кафтана, характерная для ряда народов Восточной Европы, у поляков и белорусов – старинный дворянский (шляхетский) костюм, род сюртука, часто ношеный под кунтушом.

[3]Ку́нтуш – верхняя мужская или женская одежда с отрезной приталенной спинкой и небольшими сборками и отворотами на рукавах, распространённая в Речи Посполитой.

[4] Ребеллия (от франц., нем. Rebellion) – восстание, мятеж.

[5] Пахолок – слуга в дворянских домах Речи Посполитой.

[6] Ординат – в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском существовала форма майората (ординация), при которой земельные владения магната (ордината) после его смерти переходили к старшему сыну как неделимое и неотчуждаемое имущество. Усадьбы в составе ординации нельзя было ни продать, ни заложить.

Глава 12. Не Шереметев

1

Ремень порвался, когда Грегори подхватил ранец с широкой кожаной подушки сиденья – не выдержал всё-таки. Собственно, и неудивительно – ранец тот у Гришки уже десять лет, с самого отцова возвращения из Франции.

Гришка свирепо выругался сквозь зубы, разглядывая порванный ремень – на ранце разошёлся шов, и вшитый в него плечевой ремень вывалился изнутри, болтался, размахивая по ветру лохмотьями сгнившей дратвы.

Чепуха.

Хорошему сапожнику дел на полчаса.

Выглянул в окошко, отодвигая шторку – кибитка замедляла бег, и наконец, вовсе остановилась около длинного дома. Четырёхскатная низкая кровля под железным листом, розовые штукатуренные стены, окна в белом обрамлении, высокая деревянная ограда и сколоченная из горбыля конюшня. Гранёный столб в чёрно-белую полоску с указателем «От Петербурга 2050 вёрст».

Вольная почтовая станция.

Приехали.

Грегори дождался, пока кибитка не остановится окончательно, отворил дверцу и легко спрыгнул с подножки в сырую (недавно прошёл дождь) траву. Ямщик Гаврила легко стащил с крыши кибитки обшитый вощёной парусиной чемодан – Грегори хоть и оставил ещё в прошлом году свою привычку путешествовать с одним только ранцем, но и излишней поклажей себя обременять не любил всё равно.

По его чину полагалось пара коней на весь путь, и от Москвы он тащился по Сибирскому тракту почти целую неделю («На долгих ехать», вспомнилось неоднократно слышанное)

Ямщик, кряхтя («Старикашкой прикидывается, шельма!»), сполз с козел, отмахнулся кнутом от тянущихся к нему коней. Поставил чемодан перед кадетом и с полупоклоном принял в ладонь на водку.

– Благодарствую, барин, – поклонился он – поклон стал истовым каким-то, что ли. Ещё бы – по обычаю на водку полагалось от щедрот два алтына, а Грегори гривенника не пожалел. – Сейчас-то куда же вы?

– Да меня тут встречать должны, – шевельнул плечом Грегори, подхватывая чемодан. – До нашего имения отсюда вёрст двадцать.

– А то извольте, пока кони не притомились, могу и подвезти, нам не трудно. И встанет-то всего-ничего, в гривенник.

Шепелёв несколько мгновений подумал, но сказать ничего не успел. Из-за ближнего перелеска вынырнула запряжённая тройкой коляска, раздался разбойничий посвист, и Грегори облегчённо засмеялся, узнав свист Шурки Плотникова.

– Вот меня встречать приехали. Прощай, братец Гаврила, счастливо тебе воротиться в Москву.

– Прощайте, барич, – вновь чуть поклоняясь, отозвался ямщик. – Будете когда ехать снова, добро пожаловать. Домчим, куда будет угодно вашей милости.

Коляска остановилась около станции. Запряжённые в неё орловцы приплясывали, обдавая запахом пота и фыркая на июльской жаре, Шурка весело скалился с козел.

Грегори забросил чемодан и ранец в коляску, рывком влез на подножку и толкнул Шурку плечом:

– Трогай!