Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Здравствуйте, барич, – вразнобой отозвались ребята, сначала девчонки, а потом и парни. Да, пожалуй, что и парни, а не мальчишки, – все они были его ровесниками, всем по шестнадцать, а в деревне взрослеют быстро. Много работы, рано женятся… кто-то из них в этом году пожалуй, уже и поведёт кого-нибудь из этих вот девчонок к венцу…

Он протиснулся между сидящими, примостился рядом с Маруськой. Почти тут же напоролся на Савкин враждебно-завистливый взгляд и едва удержался, чтобы не показать рыжему сыну отходника кукиш.

Не стоило.

Ни к чему.

Савка за прошедший год здорово вытянулся и раздался в плечах, и сейчас мог бы, пожалуй, потягаться силой с взрослым мужиком. И глядел непонятно – словно ждал чего-то или кого-то.

– Здравствуй, – тихо шепнул Грегори. Сегодня, на похоронах и поминках, они не виделись – мужиков и баб кормили поврозь, в два захода, а Маруська и вовсе не показывалась на глаза из-за печи – помогала матери и соседкам стряпать, варить да печь.

– Здравствуй, барич, – отозвалась она таким же шёпотом. Глянула – в глазах точками горели огоньки, отражался костёр, плясала мутная илистая вода озера. Русалка и есть…

Словно и не было их прошлогодней ссоры и её обидных слов: «Ты – барин, а я – холопка!».

Отвела глаза.

Шурка рядом звучно кашлянул, глядя в огонь, Грегори вздрогнул и спросил громко, просто чтобы что-то спросить:

– Дрова-то где взяли?

Дрова в костре горели и вправду настоящие – не нарубленный как попало валежник да наломанный второпях хворост, не сухой прошлогодний бурьян да полынь. Настоящие берёзовые дрова, ровненько наколотые, хоть сейчас печь или баню топи.

– А, – Шурка махнул рукой, всё ещё глядя в огонь. – Тут неподалёку поленница, Петрухи Груздева. Мы у него и стащили охапку. Небольшую.

Петруха Груздев был хозяином построенной три года назад мельницы, которая стояла прямо над озером.

– А хватится? – барчук чуть нахмурился.

Шурка в ответ только опять махнул рукой.

Промолчал.

– Девчонки, спели бы хоть, – хрипловато сказал Савка. У него даже голос переменился, – отметил про себя Грегори. – Охрип, огрубел… глядишь, он первым и задумается о женитьбе, тем более, что у его отца и в кошеле не пусто.

– Не поётся, – нехотя ответила Аксютка Запевалова, шевельнула плечом, облитым льняной тканью рубахи с тёмно-красной проймой пестрядинного сарафана (так были одеты почти все девчонки у костра). – Да и какие тут песни… не жальную же затягивать.

Остальные согласно смолчали.

На душе Грегори чуть затеплело от благодарности к девчонкам. К песням, шуткам и прочему душа сегодня совершенно не лежала.

Костёр догорал, угли взялись багровым рдением. Шурка что-то вытряхнул в угли (похоже было на несколько камней), взлетел рой багровых искр, почти сразу же вкусно потянуло печёной репой.

В этот миг из бурьяна (всё оттуда же, откуда пришёл к костру и Грегори), вынырнул мужик в наброшенном на плечи азяме и гречневике набок.

Петруха Груздев.

Мельник.

Хозяин дров.

Сопя, он постоял несколько мгновений, глядя на ребят, потом обошёл вокруг них, поглядел с другой стороны. Видно было, что его так и подмывало заорать, замахнуться (в руке он держал корявый тяжёлый батожок сухой берёзы), но при молодом барине не решался. А ну как тот сам велел у него, мельника, дрова взять. Нехорошо может выйти. Да и остальные парни тоже бока могут наломать если что. Не мальчишки уже.

Обошёл ещё раз, постоял около поленницы, поворотился к ребятам, всё ещё раздумывая, начать ли ругаться или всё же смолчать.

– Твои дрова, что ли? – первым нарушил молчание Шурка. В глазах у него прыгали чёртики, уголки рта чуть подрагивали, сдерживая смех.

– Мои, конечно! – возмущённо ответил Петруха.

– Ну ладно, мы больше не возьмём, – нарочито виноватым и примирительным голосом сказал Шурка.

– Больше не берите! – наставительно сказал Петруха и ушёл обратно в бурьян. Несколько мгновений у костра царило молчание, а потом грянул дружный хохот.

Ели печёную репу, пачкая лица и руки обугленной кожурой, обжигаясь размякшей мякотью, скупо посыпая её крупной дорогой солью, грызли ржаные краюшки и ломти.

Было невероятно вкусно.

Грегори невольно вспомнил ночные окрошки кадетского корпуса – было в них что-то родственное с этим вот поеданием печёной репы у костра, роднило их что-то неуловимое, делало похожим на священнодейство. И тут же с грустью понял, что рассказать об этом не сможет ни тут, ни там. Там – возмутятся, что уравнял их с холопами, да и глядеть косо будут за его дружбу с мужиками. Тут – пожмут плечами, может и смолчат, но каждый подумает, что молодые баре с жиру бесятся в столице. Хотя и сами печёнки у костра едят отнюдь не с голоду.

Висело в воздухе что-то странное, словно позапрошлогодние Савкины злые слова про то, что они дружат с барчуком из лести, вдруг овеществились, довлели над душой. Вместе с двумя годами, проведёнными Гришкой в столице.

Отвык он от прежних друзей за два года.

И они от него отвыкли.