Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Домой идти надо, – ровным голосом ответила девушка, поднимая с полу мокрый сарафан. – А не то отец с матерью космы вырвут…

Надела через голову длинную становину, пряча нагое тело от его жадных глаз, высвободила и откинула за спину длинную косу, которая ничуть не расплелась. Набросила сарафан, отвернулась, застёгивая плоские костяные пуговицы

Дождь стих, только изредка одна или две капли падали на покатую кровлю, цокая по охристому листовому железу. Девушка, закусив губу, принялась наматывать на ноги онучи.

Грегори вскочил с кровати, схватил с пола рубаху.

– Я тебя провожу, погоди.

Девушка не ответила. Она с размаху, чуть ли не пинками, всунула ноги в лапти, рывками обмотала голени оборами, выпрямилась и поворотилась к барчуку, – Гришка уже надевал сюртук и отыскивал глазами сапоги, отброшенные им в угол.

– Не надо, – сказала она с какой-то жалобой в голосе, но Грегори почти не обратил на её слова внимания.

– Надо, – мотнул он головой, натягивая сапоги. – И не полезем на крышу, пойдём через дом. И не спорь со мной лучше.

Крались через дом, стараясь не скрипнуть половицей. Впрочем, полы в шепелёвском доме не скрипели – построили его совсем недавно, и половицы ещё не успели ни рассохнуться, ни, тем более, подгнить.

На мгновение, когда они проходили через гостиную, у Грегори вдруг опять возникло чувство, что за ним наблюдают. Почти как у сиреневого куста. Только тогда глядели – даже лопатки свело, словно вот-вот в спину вилами ткнут или из пистолета пульнут. А сейчас – без злобы.

Миг – и ощущение исчезло.

Во дворе было свежо и прохладно. Ветер гнал по небу рваные и косматые клочья облаков, то и дело пряча полную луну. Выныривая, она заливала двор бледным серебром.

Посреди двора стоял Хват, помахивая хвостом – должно быть, пёс смирился с хозяйской гостьей, а может и запах её признал – в прежние времена Гришка несколько раз брал его с собой на ночные посиделки и в ночное.

– Вот и провожатый мне, – засмеялась девушка невесело. – Не надо, не ходи. Одна добегу, а пёс твой меня посторожит.

Грегори понял, что настаивать сейчас – будет только хуже.

– Хват! – пёс глянул в лицо молодого хозяина умными глазами, словно спрашивая, что ему нужно. – Проводишь!

Девушка чуть усмехнулась, раздвигая доски в заборе и выбираясь на волю. Хват нырнул в свой лаз под воротами, в который смог бы, пожалуй пролезть даже двухмесячный телёнок, взбреди ему в голову такая блажь – ползти под воротами на брюхе. Хвату же едва хватало места, чтобы протиснуться.

Маруська обернулась, уже стоя за забором. Грегори всё ещё придерживал доски, пожирал девушку глазами, не в силах оторваться. Помедлив мгновение, она вдруг рывком подалась к парню, поцеловала его, долго, не отрываясь, потом вдруг оттолкнула и попятилась. Грегори качнулся за ней – молча! – но она, так же молча, помотала головой, поворотилась и бросилась бежать, хлюпая лаптями по лужам.

4

Нянька наутро смотрела чуть исподлобья и то и дело неодобрительно поджимала губы.

Молчала.

Ставила перед с ним с сердитым стуком вазоны с вареньем, мёдом и сахаром, с горки пышек на широком блюде сдёрнула салфетку так, что верхняя плюшка свалилась и полетела бы, наверное, на пол, если бы барич не успел подхватить её на лету. Кофе разливала небрежно, забрызгала скатерть.

Молчала.

И Грегори постепенно начал догадываться, кто на него смотрел второй раз, когда они с Маруськой ночью крались через пустую гостиную.

– Нянюшка, – прямо сказал он, откладывая на блюдце надкусанную пышку. – Не спала, что ли?

Он помолчала, всё ещё сердито пошевеливая ноздрями, присела за стол, сложила на скатерти скрещённые руки, глянула на него исподлобья. Наконец, разомкнула сердито поджатые губы.

– Да не спала уж, Гриша, – сказала негромко, но так, что у Грегори заалели уши. – Гроза такая, разве заснёшь… а потом слышу, по лестнице кто-то ходит… ну и выглянула.

Гришка потупился, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Лицо горело огнём.

– Нехорошо, Гриша, нехорошо, голубь, – увещевательным голосом сказала Прасковья Тимофеевна. – Не к лицу тебе…

Гришка молчал, по-прежнему упрямо глядя в сторону. Царапал скатерть вилкой – вот-вот прореху прорвёт.

– Ты прости, нянюшка, – сказал он наконец, хрипло. – А только не жить мне по-другому. И что мне к лицу, а что – нет, я и сам знаю.

– Ин ладно, – вздохнула нянька прерывисто. – Оно известно, ваше дело – господское.

Тяжело поднялась и вышла из столовой, шаркая ногами. Грегори несколько мгновений смотрел ей вслед, кривясь – вот-вот заплачет.

Ну уж нет!

Не мальчишка уже! Всякое повидал.

На мгновение вспомнилось прошлогоднее – холодная невская вода, вспененные валы вокруг монумента и пронизывающий ветер над сорванным мостом.

И иное – декабрь, свирепый колючий ветер над безлюдной стройкой собора зло сыплет за ворот сухой снег, немо замершие ряды солдат на площади, и грохот пушек, брызжущая из дымных клубов картечь – и всадник на караковом жеребце, усы на худом лице и пронзительный взгляд.

А потом – зеленовато-пузырчатый невский лёд, и с глухим лязгом сшибаются кортики, хмуро-ожесточённые лица друзей.