Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Грегори вздрогнул и тряхнул головой, отгоняя воспоминание.

Да.

Не мальчик. И сам решу.

А с няней помиримся после.

Ночная сырость к обеду просохла, солнце снова висело в небе, проливая волны жара, и в лугах вокруг села уже трудолюбиво и кропотливо звенели косы и ржали кони. Пришла пора сенокоса.

К вечеру пала прохлада, длинные языки тумана крадучись, выползали из ложбин и перелесков, заволакивали пеленой поля.

Грегори шёл по Верхней улице, чуть посвистывая и сбивая гибкой лозиной шипастые, но мягкие ещё репьи – метко бил. Хоть и год в руки саблю не брал в Петербурге, а в корпусе больше учили орудовать шпагой и не рубить, а колоть – Остафьева наука помнилась.

Около волостной тюрьмы из проулка, от озера, навстречу ему вывернулся едва различимый в сумерках мальчишка. Бросился навстречу.

Грегори остановился, не узнавая, а вот тот признал его сразу.

– Барич!

– Васька! – вмиг по голосу признал помещичий сын младшего брата своей зазнобы. – Ты чего?! Откуда?!

– Шурка… – выдавил тот, задыхаясь от быстрого бега.

– Чего – Шурка? – барич схватил мальчишку за плечо.

– Черемись… – выдавил тот – ему всё ещё не хватало воздуха. Но Гришка понял мгновенно, вспомнив вчерашние Шуркины слова: «черемиса бирюбашевские обещались на посиделки приехать – подраться… не сегодня-завтра ждём. Кто-то из наших у них побуянил, вот они и злятся». Вот и дождались.

– Где?!

Васька только безнадёжно махнул рукой в сторону церкви и базарной площади.

Грегори метнулся туда.

Грязь на улицах уже просохла, только кое-где его сапог нырял в недосохшую лужу – чавкало под ногой, брызгала грязь. До того ли?!

Около церкви уже галдели и орали.

Гомонился народ, толпилось с десяток человек. Звонко и бедово ржала лошадь, пятилась натягивая на уши хомут, рвалось дымно-смоляное пламя с факела (Дурачье! – молнией сверкнуло в Гришкиной голове, – с факелами! А подпалят что?!). Кого-то, окружив вчетвером, сладострастно хакая, выдыхая и сопя, били ногами, почти что топтали, считай, а он только корчился и вскрикивал пронзительно, как заяц. Где-то уже свистел выдернутый из плетня тяжёлый кол – кто-то его вертел над головой, словно древний богатырь Илья Муромец схваченного за пятки татарина, или Самсон-богатырь – ослиную челюсть. Пронзительно визжала девчонка, висела на ком-то – то ли удерживала его, чтобы не лез, то ли наоборот, прикрывала, чтобы не били.

И кто тут есть кто – попробуй, разбери, в этакой-то суматохе.

Грегори пронзительно свистнул, бросаясь к свалке. В ответ тоже раздался свист – Шурка! Это он вертел над головой кол!

Марийцев было не меньше шести – пятеро дрались, и один держал под уздцы лошадь – мальчишка лет семи, такого не тронут в самой грязной свалке. Грегори мгновенно вспомнил, как он дрался с Яшкой на набережной канала. И Голодай-остров. И почти сразу же воспоминания сгинули – некогда было душу травить.

Он в прыжке пнул в поясницу ближнего – здорового парня, беловолосого (даже не белобрысого, а именно беловолосого, шевелюра едва ли не светилась в сумерках) и чуть неуклюжего. Тот повалился как подкошенный, Грегори перепрыгнул через валящееся тело, и оказался всего в шаге от Шурки. И вовремя – трое парней, вцепясь в кол, выкручивали его из рук Плотникова, а четвёртый, поменьше ростом, наскакивал задиристым петухом и бил Шурку кулаком в ухо.

Грегори снова свистнул, врезаясь в свалку.

Кулаком в подвздох! – пинок под колено! – локтем в подбородок!

Тот, что бил Шурку в ухо, хрипло выдохнув, повалился на спину. Плотников с хриплым рыком выворотил кол из рук троих навалившихся, расшвыривая их в разные стороны. Один свалился рядом с Гришкой, рывком попробовал подняться, но барич тычком ладони ударил его по лбу.

– Лежать, сука!

– Паяр! – хрипло выкрикнул кто-то у него за спиной. И повторил громче. – Паяр!!

Марийцы шарахнулись в стороны, словно перед ними стоял не парень, их ровесник, а полтора десятка солдат с мушкетами наперевес, и штыки примкнуты, и кремни ввинчены, и фитили на гренадах[2] дымят. Шуркин удар колом пропал в пустоте – он промахнулся. Марийцы дружно подхватили двоих – того беловолосого, которого первым сбил Гришка, и второго, который уже стоял на четвереньках, мотая головой. Сгрудились у телеги, затравленно зыркали по сторонам – видно было даже в сумерках.

И почти тут же от церкви раздались крики – бежали двое или трое, у одного и впрямь в руках виделось ружьё.

– Убирайтесь! – рыкнул Грегори, поворачиваясь к телеге. – И чтобы вас больше тут видно не было.

Что-то шептало ему тихонько на ухо – они послушаются.

– Ещё раз сунетесь, мы к вам всем селом приедем, и бить будем прямо на улицах всех подряд, – сорванным голосом процедил Шурка, бросая кол и утирая лоб разорванным рукавом. Все молчали – видимо, сразу вспомнился прошлогодний случай, когда новотроицкие парни ходили в набег на Подлуб, неслись верхами вдоль улицы и стегали плетями каждого, кто выскочит со двора.