Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

На пустынном дворе крепости горячий воздух – словно вата, вязкий и густой. После казематной прохлады и сырости лейтенанта сразу охватило приятным теплом, дрогнув, отползли куда-то в глубину озноб и неприятное жжение под веками – Завалишина слегка лихорадило. «Надо б письмо отцу написать, чтоб хоть микстуру какую прислал», – мельком, словно о каком-то пустяке, подумал Дмитрий. Впрочем, это и было сейчас пустяком.

Около памятной могилы княжны Таракановой его остановили:

– В сторону прими, ваше благородие, – проговорил конвойный солдат, должно быть, по привычке не замечая, что титуловал арестованного временно отставленного от чина офицера. «Или, – метнулась внезапная надежда, – эти нижние чины уже что-то знают? Помилование?!»

Он тут же выругал себя за пустяшные надежды.

Ни к чему.

Вспомнилось слышанное от кого-то: «Лучше быть готовым к плохому и приятно обрадоваться неожиданному, чем наоборот, быть готовым к хорошему и неприятно удивиться какой-нибудь пакости».

Он послушно подался в сторону, пропуская встречный конвой. Что-то не подрассчитали конвойные, встретиться с ними он был не должен. Торопятся, должно быть.

Два солдата с ружьями наперевес – штыки примкнуты, лица непроницаемо-неподвижны, только у одного почему-то чуть подёргивается губа. И – пятеро арестантов, один за другим, гуськом.

Одни лица знакомы, другие – нет.

Рылеев Кондратий Фёдорович, подпоручик. Завалишин встретил обречённо-неприязненный взгляд коллеги по службе в Компании и только скривил губы – теперь он отлично знал, что именно от Рылеева пополз по крепости слух об его, Завалишина, фискальстве. Рылеев на его ухмылку ничем не ответил, прошёл, словно мимо пустого места.

Остальных лейтенант не знал совсем. Один – молодой, лет двадцать пять (на три-четыре года старше его самого!). Рваный, опалённый порохом кавалергардский мундир, эполеты поручика. Другой – в мундире полковника Вятского пехотного полка, старше возрастом. Полное лицо с высокими залысинами и бакенбардами. Третий – тоже постарше, подполковник, мундир Черниговского полка, прямой нос, сжатые губы, узкое миндалевидное лицо. Все трое держатся вместе, должно быть, все по Черниговскому делу взяты. Пятый вообще в статском. Молодое лицо («Впрочем, мы ведь все не старые», – неожиданно подумал лейтенант), тонкие усики, крутые дуги бровей. Он весело скалил зубы, улыбнулся и Завалишину – в улыбке лейтенанту неожиданно почудился обречённый оскал.

В комендантском зале крепости за длинным столом – пышная подборка мундиров и сюртуков, эполеты, кружевные жабо, бикорны и цилиндры с шёлковым отливом. Лица – надменные и сочувствующие, равнодушные и презрительные. Всякие.

Всё-таки приговор, – понял Дмитрий Иринархович, разглядев знакомые лица председателя Комиссии и секретарей – тех, с кем доводилось встречаться во время следствия. В таком многочисленном количестве высочайшую комиссию лейтенанту видеть ещё не доводилось.

Пожалуй, и впрямь приговор.

А эти пятеро, которых он встретил? Им уже объявили приговор?

И мгновенным наитием, вспомнив отчаянные и замершие лица встречной пятёрки, Дмитрий мгновенно догадался, каким был приговор.

Смерть.

Он невольно выпрямился.

Из арестантов в зале он был не один – следом за ним вводили одного за другим людей – опять знакомых и незнакомых. Отчётливо признал двоих, флотских – Антоша Арбузов, лейтенант, да мичман Вася Дивов. Потом арестантов в зале резко прибыло, стало слишком много (больше двух десятков), да и приглядываться стало некогда.

Наконец, дверь затворилась, двое солдат выпрямились по обе её стороны, гулко разнёсся по залу удар деревянного молотка, и за столом поднялся во весь рост граф Татищев, генерал от инфантерии, военный министр.

Председатель Высочайшей следственной комиссии.

– Господа! – голос Татищева раскатился по залу, и арестанты неволей притихли. – Имею честь сообщить вам, что суд по делу о заговоре и мятежах четырнадцатого и двадцать девятого декабря одна тысяча восемьсот двадцать пятого года состоялся. Приговор вынесен окончательный, обжалованию не подлежит.

В зале было тихо-тихо, было слышно, как в дальнем углу судорожно бьётся в паутине муха.

– Порядок требует удостовериться, что в зале собраны все, осуждённые по первому разряду, – объявил министр, взял со стола густо исписанный лист бумаги, чуть прищурился и начал вслух зачитывать фамилии. – Полковник князь Сергей Трубецкой!

– Я! – глухо отозвался осунувшийся узколицый с пышными бакенбардами офицер.

– Поручик князь Евгений Оболенский!

– Я!

– Подпоручик Андрей Борисов!

Дмитрий отвернулся и стал смотреть в окно. Звучали выкликаемые генералом фамилии, отзывались арестанты, а лейтенант безучастно смотрел в окно, пока не раздалось нежданным вскриком:

Лейтенант Дмитрий Завалишин!