Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Шуутки, – протянул он, наконец, несколько разочарованно. Видно было, что необычный клиент сильно потерял в его глазах и, вместе с тем сильно его заинтересовал. А вот это не есть хорошо, господин кадет. Можно даже сказать, плохо. – Ну хорошо, господин кадет. Я возьму ваш заказ… и даже обещаю молчать о нём, если меня станут спрашивать… – увидев чуть закушенную губу заказчика, он поспешил объяснить. – Видите ли, я один из лучших мастеров Санкт-Петербурга, мою руку могут легко узнать… и тогда наверняка придут ко мне с вопросами. Особенно если розыгрыш ваш окажется… эээ… недостаточно безобидным… а сердце мне подсказывает отчего-то, что это так и есть. Не так ли?

Молчание стало чуть сконфуженным.

– В конце концов, это не моё дело, – хмыкнул гравер, не дождавшись ответа. – Если господин кадет готов заплатить за эти визитки полтора рубля…

Разумеется, цена была чуть высоковата. Раза этак в полтора.

– Готов.

Офицеры и учителя корпуса столовались отдельно от кадет – кто за общим табльдотом, кто вообще предпочитал обедать в кофейнях и ресторанах. Впрочем, таких было немного – жалованье флотского офицера, тем более, на должности учителя Морского корпуса, не позволяло столь расточительные траты, а богатые хозяева больших поместий на флот шли редко. Был и ещё одна категория, из совсем уже безденежных – эти кормились по большей части у своих квартирных хозяев, доплачивая им за это полтину в неделю.

Овсов, хоть и был племянником адмирала Карцова, к богачам не принадлежал. Но и у квартирного хозяина кормиться не желал.

Офицерский табльдот – длинный стол, высокие стулья с причудливо выгнутыми спинками. Небольшой зал с аккуратно побелёнными стенами со строгой росписью по белилам. Бесшумно скользящий между столами вестовой, потрескивая, горят в шандалах свечи, позвякивают столовые приборы, высятся вдоль края стола ровным рядом куверты.

За столом, как правило, царило молчание, и только к десерту офицеры начинали разговаривать и шутить, чему немало способствовала неизменная бутылка хереса на четырёх человек.

На десерт сегодня были хрустящие бисквиты и кофе – корица и апельсиновая цедра тонко припорошили свежесваренную робусту.

Овсов за обедом старался не замечать того, что большинство офицеров (даже добрейший князь Ширинский-Шихматов! – да-да, его светлость тоже обедал за общим табльдотом! – странный человек, уж Овсов бы на его месте точно поехал бы куда-нибудь к Вольфу и Беранже), явно тяготясь его обществом, отводят глаза в сторону. Ни к чему замечать такое. Откинувшись на спинку стула, он осторожно откусил бисквит, прожевал его и сделал большой глоток кофе.

Робусту Овсов любил.

В следующий миг старший лейтенант поперхнулся и вытаращил глаза, изо всех сил пытаясь не выплюнуть кофе на белоснежную скатерть – всё-таки, несмотря на всю свою хамоватость, он оставался офицером, и не просто офицером, а офицером флота, и допустить подобный афронт было выше его сил. Вместе с тем, и проглотить кофе он был не в силах. Как и держать его во рту – кофе обжигал.

Наконец, Овсов через силу сумел-таки под удивлёнными и недоумевающими взглядами остальных офицеров сделать глоток и поставить чашку на блюдце, умудрившись даже не расплескать при этом кофе на скатерть. И тут же крикнул, хватая воздух обожжённым ртом:

– Митрофан! Поди сюда, скот!

Ширинский-Шихматов чуть поморщился, как всегда, когда слышал от кого-нибудь (неважно, от кадета, гардемарина или офицера) грубость или пошлость. Но разъярённый Овсов выражением лица князя, разумеется, пренебрёг. Не до того было.

Вестовой, старослужащий матрос вроде Михея, отставленный от действительной службы за общей слабостью и неспособностью лазить по вантам, вытянулся перед вскочившим со стула Овсовым, бледный от предощущения наказания, хотя по его лицу было видно, что он понятия не имеет о том, что случилось. Так сказать, ни в зуб ногой.

– Что случилось, Пётр Николаевич? – чуть усталым и одновременно холодным голосом спросил князь, отставляя опустевшую чашку. Остальные офицеры смотрели на старшего лейтенанта и вестового кто с любопытством, а кто и с плохо скрытым злорадством. Племянник отставного директора надоел в кают-компании (так офицеры корпуса по флотской традиции именовали своё общество и свой обеденный зал) всем.

– Как что?! – воскликнул Овсов, потрясая кулаками. – Да этот кофе пить невозможно! Я поражаюсь, господа, как вы этого не заметили!

– Хм… – с тщательно скрытой, но вместе с тем отлично заметной (уж Овсов-то заметил!) усмешкой сказал Ширинский-Шихматов, снова заглянув в свою пустую чашку с горкой кофейной гущи на дне и коричневыми разводами по стенкам. – Я собственно, ничего не заметил. Кофе очень неплох…

– Очень неплох?! – выкрикнул старший лейтенант. – Сергей Александрович, да ведь в нём, небось, по полфунта соли и перцу кайенского на чашку! Пить невозможно!

По кают-компании пронеслось негромкое хмыканье, которое разозлило Овсова ещё сильнее.