Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Непонятно, чем закончилась бы эта сцена, если бы в этот миг не скрипнула дверь, и на пороге не возник князь Ширинский. При виде его Овсов как-то сразу сник, словно из него выпустили часть воздуха, и вместе с ним частично улетучилась спесь. Невозмутимо оглядев комнату, Сергей Александрович негромко осведомился:

– Что-то случилось, Пётр Николаевич?

– Провожу воспитательную беседу, Сергей Александрович, – выговорил Овсов. Зыркнул взглядом на мальчишек и рявкнул. – Разойдись!

– Чего это Овсов одичал? – непонимающе спросил Сандро, разглядывая визитку, забытую старшим лейтенантом – держал её двумя пальцами, указательным и средним, поворачивал так и сяк. – Его что, бешеная колюшка покусала? Или мухоморов нажрался?

– Ты не слышал, что ли, вестовой Митрофан рассказывал, как Овсову кто-то соли да перцу в кофе насыпал? – насмешливо бросил Грегори, не дождавшись, чтобы Сандро ответил кто-то другой. Он отбросил с постели одеяло и принялся расстёгивать сюртук.

– А визитка тут при чём? – не понял Поццо-ди-Борго, сунув её в огонёк свечи. Глеб одобрительно кивнул – так лучше. Забыл её Овсов нарочно или случайно, а только найдут её тут – скандал будет точно. – Иван Осипов какой-то, да ещё и Каин.

– Ванька Каин – знаменитый московский вор, – пояснил Жорж Данилевский. – Легенда прошлого века. Сто лет назад жил. Неуловимый и двуличный. Даже и книга про него есть.

– Вам, москвичам, виднее, – уколол Жоржа Веничка Иевлев, стягивая с ног штиблеты. Потомок капитан-командора за последнее время сильно изменился, стал смелее и даже как-то ехиднее.

– Не без того, – невозмутимо согласился за опешившего Жоржа Егор.

– Вроде Робин Гуда, что ли? – спросил Сандро.

– Ну… вроде того, – замялся Жорж, чуть краснея. Признаваться, что Ванька Каин обычный вор, ему не хотелось. – Он ещё песни сочинял… разные. Воровские. В народе любят…

– У нас в Малороссии тоже был такой, – сказал вдруг Валерка Хандыкин. – Семён Гаркуша. Разбойник-легенда. Неуловимый. Тоже мастак на всякие выдумки.

– Да везде, наверное, были такие, – равнодушно пожал плечами Глеб, забираясь под одеяло. – Французский Картуш тот же…

Ходок помедлил мгновение и вдруг, кивнув, нараспев проговорил:

Патрет був француза Картуша,

Против його стояв Гаркуша,

А Ванька-каїн впереді.[1]

– Как-как? – протянул весело Лёве. – Что это ты такое сейчас процитировал?

– Поэма такая весёлая, – пояснил Валерка, весело блестя глазами. – Земляк мой сочинил, с-под монумента…

– Какого ещё монумента? – удивлённо поднял брови Влас. – Того, на Сенатской?...

– Да нет, это у нас так говорят про нас, полтавчан… – Ходок весело фыркнул.

– Погодите, я не понял, – помотал головой Поццо-ди-Борго. – Он же умер, тот Каин! Сто лет назад, говорите…

– Сандро, ну никто ж не говорит, что соли в кофе Овсову насыпал сам Ванька Каин, – под общий смех пояснил Влас. – Понятно, что это кто-то из нас, кадет. Или гардемарин. Просто визитку такую сделали и подкинули. Игра такая…

В его голосе проскользнуло что-то странное, словно он что-то знал.

– Игра, – пробормотал Сандро. – Будет нам такая игра, что мало не покажется…

– Поглядим, – сказал кто-то. Грегори не понял, кто именно.

Вечером, в наползающих сумерках, вестовой Митрофан тяжело притворил за собой дверь – в его маленькой каморке и вовсе было полутемно, хоть за окнами и наваливалась питерская белая ночь.

Разбитые кулаком капитан-лейтенанта губы болели, хоть уже и не кровоточили.

Вестовой шагнул к своей самодельной кровати, прикрытой рядном, и вдруг замер. На грубо отёсанных досках стола лежала визитка.

Два дюйма на четыре размером. Плотный картон цвета слоновой кости, с благородным белым отливом, тонкое и прямое обрамление червонного золота, простая виньетка по углам, напоминающая чем-то домовую резьбу на наличниках и коньках русских изб. И надпись славянской вязью, как в церковных книгах: «Иван Осипов (Каин)».

И серебряный рубль рядом.

Митрофан несколько мгновений разглядывал визитку и монету, потом вдруг весело усмехнулся.