Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Капитан-лейтенант Овсов жил во флигеле в саду около корпуса, на втором этаже. Небольшое кирпичное строение под двускатной черепичной кровлей, высокие арочные окна, суставчатые и коленчатые водосточные трубы, слуховые окна, ажурная ковань балконных перил и кровельных оградок – излюбленный Петром Великим старый голландский стиль. Кроме Овсова, во флигеле жили ещё два холостых офицера и многодетная семья учителя математики. Офицеры, как и Овсов, занимали апартаменты в четыре комнаты, и такие же – семья учителя и хозяин флигеля. Холостые офицеры жили в одной квартире, ночуя в разных комнатах и встречаясь только за завтраком в общей гостиной, Овсову же приходилось оплачивать целую квартиру – жить с ним вместе никто не захотел. Да он и сам особо не горел желанием каждый день видеть в одной с собой квартире кого-то постороннего. К тому же в одной из комнат он оборудовал простенькую мастерскую, в которой с упоением предавался недавно обнаружившемуся педантичному увлечению, гравировал по меди – посторонние тут и вовсе лишними будут. Платить за четыре комнаты, да ещё и за офицерский табльдот выходило дороговато, но Овсов любил жить на широкую ногу, рассчитывая на двойное наследство – от матушки да от дядюшки адмирала, который, хоть и недолюбливал племянника, а только куда ему деваться-то? Другой родни у Карцова нет!

Утро наступало серое и хмурое – для питерского февраля совсем не редкость, тут такое бывает постоянно. Овсов проснулся, заслышав рокот барабана во дворе корпуса – в отворённую форточку было слышно хорошо. Форточку старший лейтенант закрывал только в самый сильный мороз – не любил духоты, а то, что комнаты выстывали, так не беда – хозяин протопит, на то ему и оплата идёт от Овсова и его соседей, чтоб дрова или уголь покупать.

Утренний туалет офицера занимает немного времени – умыться у рукомоя в углу да натянуть мундир. Денщиков Овсов не держал – ещё и корми этого бездельника, предпочитая мелкие заботы о себе, любимом, выполнять самому, а крупные опять же взваливать на хозяина флигеля. Пока дядя-адмирал был директором корпуса, спорить с Овсовым хозяин флигеля не отваживался (сам живёт в корпусном саду, так и попробуй-ка тут поспорь!), но в последнее время, почуяв, что положение изменилось, стал ощутимо часто поварчивать. Но в открытую возвышать голос пока что не решался.

Завтракал старший лейтенант Овсов за открытым столом у хозяина флигеля. Кофе да хлеб, сыр да колбаса, марципаны да печенье.

При воспоминании о кофе утреннее настроение у Овсова заметно испортилось, и он, натягивая панталоны, мундир и сапоги, неволей задумался о том, кто же мог подстроить вчерашнюю пакость с солью и перцем.

Кто ж тот Ванька Каин?

Сердце отчего-то упорно подсказывало ему, что это кто-то из тех троих – Смолятин, брат смутьяна, вчерашний простолюдин, Невзорович, ляшская морда, и Шепелёв. Этот – особенно, его лицо почему-то постоянно вызывало у Овсова прямо-таки настоящую изжогу и желание сечь, сечь и сечь без пощады, чтоб кровь сквозь сукно брызгала струйками. Собственноручно.

А ещё сердце подсказывало ему, что вчерашним приключением с кофе дело не закончится.

Дверь в комнаты Овсова отворялась внутрь.

Первое, что ему бросилось в глаза в тускло освещённом коридоре – картина, талантливо и от души нарисованная на приколотом напротив двери к обтянутой дешёвой тканью стене большому листу плотной бумаги.

Человек с тщедушным тельцем, в мундире с эполетами в два плеча размером каждый, в огромных сапогах с длиннющими шпорами, в громоздкой треуголке, под которой терялась носатая голова, восседал верхом на громадной щетинистой (щетина на хребте переходила в длинные космы) свинье с торчащими из пасти клыками, которым, пожалуй, позавидовал бы и иной морж, а то и слон. Всадник размахивал кнутом, сжимая его рукой в рукавице, из которой торчали длинные шипы, а с бока его свисала длиннющая сабля, которая волоклась следом за свиньёй – видно было, как животине тяжело тащить эту саблю и вовсе не тяжело нести на спине всадника.

Чуть выше рисунка стену украшала надпись:

Возьму в ежовы рукавицы! –

Сказал сурово офицер.

Но лоб его о половицы

Расшибся всем другим в пример.

А рядом с эпиграммой, приколотая булавкой, висела визитка. Та самая. Прямоугольник два дюйма на четыре, плотный картон цвета слоновой кости, с благородным белым отливом, тонкое и прямое обрамление червонного золота, простая виньетка по углам, напоминающая чем-то домовую резьбу на наличниках и коньках русских изб. И надпись славянской вязью, как в церковных книгах: «Иван Осипов (Каин)».

Овсову кровь бросилась в лицо, он рванулся в коридор, словно ожидал, будто художник стоит где-то за углом – схватить за шкирку, оттащить в людскую и потребовать, чтоб высекли, немедленно, в его присутствии. Или, в самом деле, высечь самому!

И, зацепившись за что-то ногой, с грохотом рухнул на пол. Прямо в заботливо поставленное перед дверью огромное корыто для стирки белья, наполненное водой.

Спасибо хоть, что водой.