Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Генерал Иван Осипович де Витт повёл плечами под задубевшей на морозе шинелью и с невольным сочувствием покосился на караульных солдат – им-то каково? Они уже почти четыре часа стоят вдоль колоннады собора и подъездной дорожки до самой проезжей части. В возможность нового мятежа Иван Осипович не верил – он-то, с начала января состоя при графе Чернышеве, отлично знал, что поднимать тот мятеж просто некому. Главные заговорщики ещё с декабря под стражей, а сейчас следственный комиссия добирает остатки – тех, кто что-то знал, но утаил (одни – потому что не восприняли планы мятежников всерьёз, другие – потому что не хотели быть доносчиками) и тех, кто слишком много болтал языком.

Ну и ещё тех, кто был при деле, но сумел остаться в стороне.

Генерал покосился влево, на колоннаду, где толпились мантильи, пальто, шинели и салопы, скрывающие под собой сюртуки, мундиры и платья чистой публики (а простонародье толпилось за солдатской цепью, на проспекте). Намётанный взгляд разведчика привычно выхватил из толпы чинов нужного человека – так, как если бы этот человек был там один.

Граф Перовский.

Василий Алексеевич.

Отродье Разумовских, смутьянов и заговорщиков, неспокойного рода.

Узкое и угловатое, словно вырубленное топором из дубового массива лицо, лихо закрученные вверх усы, холодные глаза.

Секретарь Константина Павловича, а потом и Александра Павловича. Тоже… по краю ходит свежеиспечённый флигель-адъютант.

Проревела труба, и на площадь перед собором выкатился высоченный тяжёлый катафалк (резной морёный дуб) – его тащили разом восемь лошадей, запряжённых попарно цугом.

Гардемаринам и кадетам не хватило места вблизи от собора – их строй стоял чуть в стороне, вдоль набережной канала. Но видно от них было всё как на ладони – и Невский, и Гостиный двор, и шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, и Колонна на площади.

– Какого боруты нас сюда пригнали? Сопли морозить?

У шляхтича и вправду зуб на зуб не попадал – не очень-то жарко в суконной фуражке да кадетской шинельке. Март в этом году выдался холодный. Все трое друзей угодили в почётный караул – в награду за найденное знамя, которое, тем не менее, по ветхости, всё-таки заменили на запасное.

– Ну не так уж и холодно, – рассудительно заметил привыкший к беломорским холодам Влас, который впрочем, тоже подрагивал от холода – терпел, должно быть, исключительно из куража, чтоб литвину нос утереть.

– Потерпи, чёртов лях, – беззлобно бросил Грегори. – Государя провожаем, как-никак.

Глеб хотел было возразить, что Александр ему не государь, но Шепелёв добавил:

– Да и… вообще – человека.

Литвин смолчал.

Да и не время было сейчас препираться, тут Грегори прав.

– Господа кадеты, извольте замолчать! – почти неслышно, но так, что сами собой отнялись языки, прошелестел за спиной голос Ширинского-Шихматова.

Мороз крепчал, метель била снегом всё гуще и чаще, и Перовский против воли надвинул глубже шляпу, как будто это могло защитить лицо от хлопьев снега вперемешку с крупой, которая секла, словно свинцовая.

Свежеиспечённого флигель-адъютанта знобило. Ёжась под шинелью, он невольно вспомнил Карамзина, с которым Перовский виделся вот только два дня назад – великий литератор простудился четырнадцатого декабря на Сенатской, и сейчас, по слухам, уже третий месяц кутался в пледы и тёплые халаты, пил бульон и горячий чай. Простуда вцепилась, словно клещами, не отпускала, била лихорадками, то отступая, то подступая снова.

Позавчера как раз накатило снова.

– Видно, пора мне… следом за государем, – выговорил Николай Михайлович хрипло.

– Рановато, – коротко обронил в ответ Перовский, но писатель только упрямо качнул головой и сник.

Пора, не пора…

Кого-то ещё уведёт за собой старший внук Катерины? Может быть, вот тебя же, внука Кирилла Разумовского, последнего гетьмана запорожского войска? Простудишься сейчас, как Карамзин – и ага!

Один внук Катерины другому никого увести не позволит!

Василий Алексеевич содрогнулся, сбросил тыльной стороной иней с бикорна. Чего только и не полезет в голову!

Хотя что-то в этом есть. Разные они, внуки Катерины. Совсем разные.

Александр, победитель Наполеона – мягкий и либеральный, добродушный бонвиван. Константин, варшавский наместник, – холодный и жёсткий, больше солдат, чем царедворец. Николай – тоже жёсткий, такой же педант, хоть и немного иной – говаривали, что Константин, отказываясь от престола, завещал младшему брату разбираться с придворной камарильей со словами: «Он, хоть и не особо умён, но зато гораздо добрее меня». Есть, правда, ещё Михаил – добрейший острослов и весельчак. Но сейчас важнее всех – Николай Павлович. Этот верит, что он прав, он может много чего натворить. Ну что ж, государь есть государь, и раз уж так сложилось – служба за Перовским не заржавеет. А про то, что связывало его, флигель-адъютанта, с заговорщиками, никто дознаться не должен. Знают, что служил Константину, вот с этого боку его все в заговоре и знали.

И слава богу.

Благо, что заговор не перерос в широкий мятеж и кровавую смуту.

Пугачёвщину.

И вспомнилось.