Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Поручик Муханов проводит вас в комнату, где вы сможете изучить предъявленные вам вопросные пункты, – генерал кивком указал на бумаги, давая понять, что больше не задерживает.

На душе было кисло. Но страха – не было.

Не было так же, как и на Аляске, когда ко́люжи[5] разграбили огород, выращенный матросами «Крейсера», и лейтенанта Завалишина Лазарев отправил парламентёром, а у дикарей внезапно обнаружились первоклассные ружья – как бы не карабины Фергюсона, и они осыпали шлюпку свинцом, да так густо, что пули перешибали вёсла в руках матросов, от бортов летела крупная щепа, а загребному Рябушкину напротив лейтенанта пуля ударила за ухо и снесла половину черепа, густо и жарко плеснув кровью Дмитрию в лицо.

Страшно не было. Казалась странной мысль, что его вот сейчас вдруг могут убить. Да не может быть! Просто не может.

А потом трескуче рявкнула пушка на юте «Крейсера», и ядро гулко провыло над головами и взрыло землю прямо перед кустом, из-за которого вели пальбу ко́люжи. И винтовки сразу смолкли – даже дикарям, понятия не имеющим о пушках, стало ясно, что фрегат полным бортовым залпом накроет всех стрелков разом.

Страшно не было.

А вот так кисло, как сейчас, на душе не было никогда прежде, даже и в прошлый арест,хоть и тогда было невесело.

Но мы ещё побарахтаемся, – пообещал себе Завалишин.

4. 11 марта 1826 г.

Кони цокали подковами по брусчатке, затянутый кожей возок чуть потряхивало. По примерным прикидкам Дмитрия, карета уже должна была добраться либо до крепости, либо до Стрелки. Пора бы и остановиться. Впрочем, какая ещё Стрелка? О том, что Комитет для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества к нарушению государственного спокойствия располагается именно в Петропавловке, давно (с тех самых пор, как государь в январе приказал исключить из названия Комитета слово «тайный») было известно всему Петербургу. А раз его везут на допрос, так, стало быть, в крепость.

Дверца возка отворилась.

– Прошу выходить!

Солдаты стояли с обеих сторон от дверцы – не навытяжку, но замерев в неподвижности, даже глазами не косили. Казалось, сядь на нос солдату муха – он и не шелохнётся. Только какие ж сейчас мухи? Офицер – тот самый жандарм который приезжал в Симбирск его арестовывать – трик-трак! дзик-дзак! – как же, дай бог памяти, его фамилия? – нет, не вспомнить! – широко повёл рукой в сторону отворённой двери в равелин:

– Прошу сюда!

В каземате было полутемно – низкий каменный свод, узкие окна-бойницы (ирония судьбы – построенная Петром крепость ни разу не испытала вражеского нашествия), тускло чадят свечи в литых медных подсвечниках. Широкий дубовый стол, покрытый зелёным сукном – словно бильярд. Только вместо игрока за столом – высоколобый кудрявый брюнет с пышными бакенбардами. Гладко выбритый острый подбородок с глубокой ямочкой, резко очерченные высокие скулы, парадный мундир с золотым аксельбантом генерал-адъютанта, белые перчатки на столе под локтем. В углу за небольшим столом – молодой статский, розовощёкий и синеглазый, в сером сюртуке, на столе перед ним – объёмистая пухлая тетрадь, кипа чистой писчей бумаги, картонная папка с матерчатыми завязками.

Завалишин ожидал увидеть уже знакомого по первому допросу, ещё с января, генерал-адъютанта Левашова. Но нет. Левашов снимал только первые допросы, и уже только потом, если комитет считает, что подследственный заслуживает его дальнейшего внимания, за дело берутся остальные. Дмитрий Иринархович от других подследственных уже знал, что первый допрос всегда снимает Левашов.

За спиной Завалишина у двери – два солдата в той же каменной неподвижности.

Брюнет глянул на Завалишина без особой приветливости, представился:

– Генерал-адъютант Чернышев. Александр Иванович. Но вам полагается обращаться ко мне с чинопочитанием, – он кивнул на стоящий напротив него стул. – Прошу садиться, господин лейтенант.

Стул оказался в меру удобным, даже мягким, руки легли на подлокотники. Завалишин поднял голову и глянул на генерала:

– Я слушаю вас, ваше превосходительство.

«Чернышев, – эхом отдалось в голове. – Чернышев». Это волчара тайной войны, архишпион и любовник Полины Боргезе (глядя на бравого генерал-адъютанта в слухи об этой любовной связи поневоле поверишь), первым вошедший в тринадцатом году в Берлин чуть ли не на плечах отступающих французов.

– Господин лейтенант, – Чернышев, должно быть, по привычке, чуть теребил бакенбарду, разглядывая Дмитрия без всякого стеснения. «Словно корову на базаре покупает», – зло подумал вдруг Завалишин и выпрямился. А генерал, не обращая внимания на вспыхнувший на щеках лейтенанта румянец, продолжал. – Ваше имя возникло в показаниях других подследственных, поэтому к вам у следственной комиссии возникли новые вопросы.

– Я готов их выслушать, ваше превосходительство.

За спиной на стене гулко пробили часы, стон пружины раскатился по углам и отозвался звоном в ушах.