Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Первым по ступенькам сбежал Смолятин в шинели внакидку, следом, едва не наступая ему на задники штиблет – Шепелёв, и его шинель, казалось, тоже вот-вот свалится с плеч, и последним неторопливо сошел Невзорович (на литвине шинель была надета в рукава, но – нараспашку), всем видом показывая, что ему спешить некуда. Иевлев и Лёве, которые тоже увязались следом за тремя друзьями, остановились на верхней площадке, оперлись локтями на перила и разглядывали незваного гостя.

Влас подошёл к фельдфебелю первым и кинул руку фуражке (в её посадке на голове кадета даже Овсов, служи он по-прежнему в корпусе, не нашёл бы к чему придраться – ни линии крена – аккуратист Влас в глубине души чуть презирал отдававшее дешёвым шиком непременное стремление ломать дисциплину):

– Кадет Влас Смолятин! С кем имею честь?

– Фельдфебель гарнизона Петропавловской крепости (Петропавловской! крепости!) Алексей Трофимов, – чуть растерянно от официального тона мальчишки проговорил солдат. – Так что… письмо у меня, ваше благородие… для батюшки вашего…

Письмо!

– Батюшка болен, – Влас нетерпеливо протянул руку. – Он в горячке и бреду. Письмо!

Повелительный тон у Власа получался ничуть не хуже официального. Солдат вздрогнул и сделал движение, словно собираясь что-то вынуть из-за пазухи, но опомнился, боязливо взглянул вверх, в сторону кабинета директора и наткнулся взглядом на довольные рожи Венедикта и Лёве – приятели откровенно наслаждались сценой.

– Выйти бы нам, ваше благородие, – сказал он, чуть пятясь к двери.

И правда.

Дождь прекратился.

Холодные свинцовые тучи медленно расходились, обнажая в разрывах озерца ярко-синего неба, через разрывы вниз пробивались струистые полотнища солнечного света, подцвеченного радужными полосками. Над шпилем Петропавловки встала крутая высокая семицветная дуга.

Письмо.

Серая казённая бумага, аккуратно сложенный конверт, четкий ровный почерк – буковка к буковке, почти без завитушек и украшательств.

– Дмитрий Иринархович, – сказал Влас, едва взглянув на надпись на конверте.

– Точно так-с, – подтвердил фельдфебель, чуть наклоняя голову. Угодливости в его голосе, несмотря на словоерс, не было ни грана. – Его благородие господин лейтенант Завалишин просили передать.

Влас, извинившись перед друзьями коротким наклоном головы, чуть отступил в сторону и разорвал конверт – возможно, дело не терпело отлагательств.

Даже наверняка не терпело.

– Послушай-ка, братец, – покровительственный тон получался у Невзоровича даже лучше, чем официальный и повелительный – у помора. – А не мог ли бы ты кое-что передать в крепость? Только не для Завалишина, но и для другого человека? Разумеется, не без вознаграждения.

Велик же русский язык, даже когда им говорит литвин. Скажи сейчас Глеб «пронеси, братец, письмо в крепость за взятку», фельдфебель, может быть, и оскорбился бы даже, а вот сказано вместо «взятки» «вознаграждение» и сразу понятно, что солдат не присягу ща деньги нарушил, а всего лишь услугу хорошим людям оказал.

Влас, между тем, закончив читать письмо, спрятал его в карман шинели и сумрачно сказал:

– Передай пока что на словах, братец, что мы сделаем всё возможное, – в вовремя поставленную ладонь солдата лег серебряный рублёвый кругляш. – Лейтенанту Завалишину и то же самое – мичману Смолятину, будь любезен. Позже и письмо будет.

– Покорнейше благодарю, ваше благородие, – фельдфебель чуть склонил голову, принимая монету. – Вы можете меня найти каждую субботу в трактире на Кронверкском. Вам вряд ли будет пристойно туда входить, но меня там все знают, позовут по первому слову.

Строго говоря, обращение «ваше благородие» к кадету было не совсем правильным, но фельдфебель не мог заставить себя обращаться к дворянам и будущим офицерам иначе.

В лодочном сарае было тихо и пусто – всего пара дней, как плотники вытянули баркасы и гички на свет божий, просмолили их и прокоптили, и спустили на воду. Со дня на день у старших кадет должна была начаться весельная практика на воде, и теперь сарай пустовал. Только в дальнем углу высился на подпорах большой баркас с пробоиной в правом борту ниже скулы – чемодан без ручки корпусного начальства ещё со времён переезда корпуса на Васильевский остров. Разломать на дрова было как-то жаль – на этом баркасе объезжала флот в Кронштадте сама Екатерина Алексеевна. А чинить его было смысла за давностью лет.

Мальчишки один по одному пролезли в пробоину и разместились на банках[1] – Грегори забрался выше всех на транец[2], Иевлев и Лёве сидели около него на планширах[3] и дружно, в такт, покачивали ногами, Влас туча тучей уселся на мидель-банку[4] над самым шпором[5] мачты, а Глеб устроился на носу, прямо напротив Шепелёва. Снизу, просунув голову в пробоину, поглядывал на всех пятерых Сандро.

– Что в письме, Влас? – Грегори спрашивал напористо, словно не сомневался в своем праве спросить.

Помор чуть сморщился, помедлил мгновение, словно раздумывая, стоит ли говорить, но всё же сказал раньше, чем Лёве, Венедикт и Сандро успели это понять и оскорбиться.