Я любил в Викторе Полански присущую только ему одному дедовскую ворчливость в отношении сигарет. Ему так же, как и мне, приходилось скуривать что попало, но его недовольство конкретными марками вызывали усмешку. Виктор определял сигареты по социальному статусу, классу, по возрасту и заявлял, что уж лучше бросит курить, чем возьмёт меж зубов какое-нибудь проклятое «Марко Поло».
Но свои же убеждения Виктор Полански с той же злостью любил и предавать.
Я любил Виктора Полански, когда все его отвергли.
Но почему-то потом все стали неожиданно его любить.
Q(-05;08)
Одноклассники считают меня сумасшедшим: будучи одиночкой, без святой компании Виктора, я мчусь сквозь толпы людей и, что самое удивительное, – не в сторону столовой.
Ноги несут меня в другое крыло этажа, прямиком к сто тринадцатому кабинету и знакомым фигурам вдали. В моих руках агрессивно дрожит телефон, разрываясь от уведомлений «
Мой шаг ускоряется.
Гейз оперативно отправляет мне фотографии расписания других «хорошеньких» девчонок с подписью «
Виктор уже приветственно машет мне, прорывающемуся сквозь толпу.
Девчонка не оборачивается.
Я удивляюсь, как же долго можно держаться своей драматично холодной роли, и решаю это отпустить. Играть или не играть – исключительно её выбор, но ведь она не из лучших актрис, а я явно не из лучших её зрителей.
Моя рука резко опускается на её плечо.
Девчонка чуть ли не подпрыгивает.
– Нам нужно поговорить, – шепчу я, чуть склонившись над её ухом.
Дужки медных очков слепят мне глаза.
У меня спирает дыхание.
Очки Джин – чёрные, пластиковые.
– Я тоже так думаю, – девчонка оборачивается ко мне нежным пухлым лицом. – Ты слушаешь «Eskimo Callboy»11
?Её карие глаза щекочут меня.
Я отворачиваюсь.
– Он тебя с Бэттерс перепутал, – усмехается Виктор, обращаясь к девчонке.
Та обиженно надувает губки и фыркает:
– Да не похожи мы с ней!
На этом моменте я с незнакомкой соглашусь.
При более детальном осмотре девчонка кажется более живой и цветущей, чем скудная и мрачная фигура Джин Бэттерс. В пышных формах девчонки чувствовалось дружелюбие и отзывчивость, в глазах, за слоем мимолётной обиды, таился пряный интерес. Даже волосы схожего оттенка искрились на солнце совершенно инаково. Но издалека, в спешке ходьбы, девчонка сливалась со знакомой мне Джин Бэттерс в единое целое.
– Ты же Коул? – на лице девчонки серебрится улыбка. – Джин о тебе говорила. Вы давно знакомы?
Я удивлённо хмурюсь.
С каких это пор мы
– Разве ты не знаешь Кейт? – спрашивает Виктор, кивая на незнакомку. – Мы в художественный класс вместе ходим.
Кейт чуть привстаёт на носочках и тянется ко мне своим светлым лицом.
Я лишь выпаливаю:
– А я
Виктор чуть вздрагивает и меняется в лице.
Парень отводит взгляд.
– Ты очень красиво рисуешь, – неряшливо вставляет в диалог Кейт. – Мне тоже нравится писать маслом.
Я всего лишь хмыкаю.
Девчонка пытается завести со мной диалог и говорит что-то ещё о живописи. Где-то в разговоре проскальзывает её фамилия – Хоннер. До меня вдруг доходит, что я уже знаком с её творчеством.
Я устало слушаю всё, что Кейт Хоннер мне рассказывает. Её болтовню приятно совмещать со стоячим дрёмом в коридоре. Кейт словно бы не замечает, что между мной и Виктором стоит напряжённая тишина, и лишь изредка скользят наши недовольные взоры.
Внезапно Виктор поднимает опечаленную голову и бросает:
– Она в сломанном туалете на первом, – мы обмениваемся понимающими взглядами. – Сказала, что хочет побыть одна.
Я благодарственно киваю.
Кейт переглядывается с Полански, а тот лишь молча направляется в сторону столовой, захватывая подругу с собой.
Мой шаг снова набирает скорость – к туалету за поворотом.
В коридоре пусто.
За дверью того самого туалета шумит вода – как всегда, впрочем, – а из тени поворотов на прощание появляется фигура Штенберга.
Ему тоже в столовую.
Я тут же открываю дверь.
– А я разве особенный? – бросаю я Джин вместо приветствия.
Девчонка стоит прямо у сломанных раковин и стряхивает в воду пепел. В лице снова играет её привычная ехидность.
И никакой холодной игры.
– Что-то случилось? – Джин затягивается. – Выглядишь ужасно.
Джин с ухмылкой смотрит на моё не совсем счастливое лицо и долго ищет в нём ответа.
У меня попросту нет сил спокойно говорить.
Мне даже сказать нечего. Все наши избитые «привет» перешли в понимающие взгляды, а ответы на банальное «как дела?» скрывались в том, с какой натянутостью мы друг другу улыбались.