Не достигнуть координаты Х

Моя мама задумчиво вскидывает брови.

– А как же зрители? – спрашивает она. – Разве не зритель является истинным желанием создателя искусства – тот, до кого ты донесёшь свои мысли?

– И это, безусловно, тоже, – я качаю головой. – Но я говорил именно о процессе. Хотя будущее твоего творения определенно зависит от того, кто его увидит.

Мама игриво улыбается.

– И ты готов искать людей, кто с таким же энтузиазмом начнёт с тобой создавать нечто особенное?

– Нет, – сразу говорю я.

Синие глаза собеседницы оглядывают меня.

Женщина хмуро сводит брови.

– Ты даже не подумал, – отрезает она.

Я лишь усмехаюсь:

– Потому что я не стану успешным режиссёром, мам.

И вновь всё идёт не по сценарию.

Почему на лице моей мамы вместо горького разочарования лишь хитрая ухмылка?

Что знает она, что таит в себе этот мимический жест?

О чём же я не ведаю?

– Это говорит мой, – с расстановкой начинает эта улыбка. – Необычайно проницательный и талантливый сын?

– Совершенно верно, – киваю я.

– Я дала тебе всё в этой жизни, – говорит мама. – Всё, что могла. И забыла дать тебе веру в себя?

Неужели меня начинает глодать стыд?

Почему за своё привычное и характерное качество, которое я принимал как отчаянный «реализм», я начинаю чувствовать смущение? Я прожил с этим многие годы, ошибочно принимая его за что-то хорошее, а оказалось это просто отсутствие «веры в себя». И выражалось оно в отказах от своих желаний, стремлений – глуп ли я был, воспринимая эдакий «реализм» за нечто хорошее?

И виновата ли в этом моя хорошая, моя прекрасная и горячо любимая мать?

Нет.

Но точно ли?

– Дело не только в этом, мам, – шепчу я.

Почему же мне стыдно произносить эти слова?

– Правда? – нарочито удивленно говорит моя мать. – А в чём же ещё, не верящий в себя человек?

– В страхе облажаться.

Мама громко усмехается.

– Ну, с первого раза только у Девы Марии получилось родить Иисуса.

– И со второго раза может не получится, и с третьего, и с десятого, – вспылил я, отскочив от подоконника. Материнский взгляд внимательно проследил за моими движениями. – И я проживу так всю жизнь, и никто моего имени не узнает.

– И из-за своего страха ты даже пробовать не хочешь.

Мама ухмыляется.

Я не нахожу слов для ответа.

– Ты не боишься оказаться несчастным, солнце моё?

Её улыбка поражает меня в самое сердце.

Чему я так удивлён? А чего я, собственно, ждал? Я ждал ругани и конфликтов, как это бывает в привычных семьях. Но обычная ли мы семья – я и моя мама? Нет же: моя мама, женщина, выносившая меня под сердцем долгие девять месяцев и растившая, с каких-то пор, совершенно одна – именно эта женщина стоит предо мной, и на мои убогие мечты реагирует улыбкой.

Чему же она рада?

Беспечности собственного сына?

Моё сердце разрывается от негодования.

Я сглатываю.

– Я не хочу, чтобы была несчастна ты.

И снова эта улыбка.

Но она приобрела новый оттенок. Она растрогана.

– Из-за чего я стану несчастна, солнышко? – ласково произносит мама. – Из-за того, что мой любимый сын хочет исполнить мечту и заниматься любимым делом?

Я вспоминаю велосипед.

Я вспоминаю свой стыд, свою злость. Вспоминаю, из-за чего злился тогда – злился, потому что мама не ругала меня; злился, потому что ждал скандала, ждал оплеухи, ждал наказания, и вовсе не из-за своей неосторожности и смертельной опасности.

Я ждал, что меня будут ругать за велосипед.

Я мог погибнуть в теле десятилетнего глупого ребёнка, а этот ребёнок ждал, когда мама накажет его за сломанный велик.

И этого же наказания я ждал сейчас.

Прямо как тогда, в тот поздний вечер, мама крепко обняла меня за плечи. Я почувствовал её тепло, её родную голову, опустившуюся мне под ухом. Моё сердце билось и истекало кровью. Я понимал, насколько сильно люблю человека, которого не знаю.

Слёзы едва ли были сдержаны.

Может быть, я и потерял пару-тройку капель в смольных волнах её волос, но я их не заметил и не прочувствовал. Все мои переживания таились внутри меня.

Спустя некоторое время я стыдливо отстранился от неё и подошёл к окну.

– Всё равно, – промямлил я, не решаясь достать сигарету. – У нас нет денег, чтобы оплатить обучение. Даже если я выйду на работу и выбью скидку по какой-нибудь социальной группе. А ты и так целыми днями торчишь в ресторане.

Мама ухмыльнулась.

– Ты думаешь, я так мало зарабатываю?

– Не для школы в соседнем штате.

– А обязательно ли учиться в другом штате?

Её голос.

Я должен был понять всё с самого начала – и толк её сценария, и его концовку. Её голос, сквозь пропитанный хитрецой и слишком подозрительным оптимизмом, – её голос, как бы тавтологично это не звучало, говорил сам за себя. Она ведает то, что мне неизвестно. Она знает что-то, о чём хочет сообщить, и потому я не услышал ни скандалов, ни хлопков дверью.

Она что-то знает.

Я пристально смотрю на маму с минуту.

Она практически разрывается от нетерпения.

– Вступление пройдено, можем перейти к делу, – подытожив, я снова обращаюсь взглядом к собеседнице. – Выкладывай.

Мама лишь усмехается в ответ.

Я нахожу смелости для ещё одной реплики.

– Но, прежде чем ты начнёшь, позволь мне закурить ещё одну.

И я достаю очередную сигарету.