Не достигнуть координаты Х

– Вы ненавидели своего сына, – сквозь зубы проговариваю я, глядя мужчине в лицо.

Он ошарашенно смотрит на меня.

А потом его глаза озаряется. В них мелькает искра.

Он тоже меня узнаёт.

– Как тебя зовут, сынок? – подозрительно щурится доктор Спенсер.

– Коул Прэзар, – цежу я, выбрасывая сигарету. – Прямо как вашего сына.

Мне нечем дышать.

Мне нечем дышать.

Мне нечем дышать.

Я не могу говорить – голоса нет, он пропал, его нет. Мне не нужен голос, мне не нужно ничего говорить, но так хочется, чёрт возьми, кричать, потому что мне больно, страшно, противно, ужасно, плохо, уродливо, плохо, плохо, плохо, страшно.

Я бегу непонятно куда и непонятно зачем. Соседние дома, узкие улицы, вечереет, в окнах зажигаются огни, но я потерян, я не знаю, как дойти домой. У меня нет дома. Мне некуда идти – дом, ведь дом – место, в котором ждут, а кто ждёт меня? Кто? Кто меня хочет видеть, слышать, кто, кому я нужен?

Мне плохо, мне противно, мне ужасно. Я хочу вернуться. Я хочу спрятаться где-нибудь меж городских щелей, куда подальше, в уголок, чтобы меня никто не видел и не слышал.

Страшно.

У меня темнеет в глазах – но если я ничего не вижу, это ещё не значит, что никто не видит меня. Страшно.

Я хочу домой.

Руки холодеют, ноги подкашиваются, в горле стоит комок, я хочу закричать, мне страшно. Но зачем тебе кричать, Коул? Зачем? Разве ты не знаешь своё негласное, вбитое с детства правило – если хочешь жить – молчи?

Его руки. Его руки. Его руки берут меня за шиворот, трясут, ударяют, бьют, ударяют ещё раз – просто замолчи, Коул, не хнычь, не плачь, убирайся, убейся, спрыгни с окна, да так, чтобы места на тебе живого не осталось, потому что ты никто, и никогда не будешь кем-то, кто заслуживает хорошей жизни.

Зачем ты рождался, Коул? Чтобы жить, Коул? Да что это за жизнь такая, когда твой отец тебя избивает, потому что ты не стал жалким абортышем, а мать рыдает каждую ночь, потому что всё-таки забеременела тобой?

Ты слышишь это, Коул? Ты слышишь эти прекрасные сказки, спетые на ночь твоей бедной матерью? Она пела их тебе, чтобы ты быстрее заснул и заснул навсегда. Жаль, что ты всегда просыпаешься. Жаль, что ты не умираешь от очередного удара. Жаль, что ты до сих пор, мать твою, живой.

Слышишь эти старые треки группы «Битлз»? Тебе их включали в квартире Китов – о, как часто ты у них скрывался от своей смерти. Они вечно сидели с тобой, ухаживали за тобой, кормили тебя и укладывали в постельку, как будто бы у них своих проблем мало. У них что, сына своего нет? Ты достал их, ты был их жалким «подкидышем», завернутым в салфетку у входа, и тебя приняли, просто потому что твою мать жалко. Жалко, что у неё родился сын. Жалко, что не дочь – может быть, её бы были меньше. А хотя, какая разница, – жалко, что ты в принципе, маленький ублюдок, родился.

Слышишь голос мистера Кита, который заменял тебе отца? О, ты прекрасно его знаешь. Несмотря на его строгость и холодность эмоций, он был отцом гораздо лучше, чем твой несносный пьяный папаша, которому и видеть не хотелось твоего бледненького больного личика. А чего ты плачешь, Коул? Завидуешь жизни своего старого друга?

Всё, что ты знаешь о себе, Коул – это то, что ты больной, никому не нужный уродец. Знаешь о себе только количество шрамов, побоев и удуший и то, что ты это заслужил. Ведь такие дети, как ты, любви не заслуживают: они приносят лишь несчастья, и несчастья получают в ответ.

Ты никому не нужен, Коул Прэзар.

Тебя никто не любит, Коул Прэзар.

Жаль, что ты не умер, Коул Прэзар.

Я не помню, как вернулся домой.

Я помню одно: у меня кружилась голова.

Помню, как зашёл в квартиру и сразу же начал кричать. Просто так. Без слов. Мой голос просел за несколько минут, а кожу хотелось содрать со всего тела и остаться нагим.

– Он живой? – в бреду кричал я. – Он работает в больнице Бейкерс хирургом? Он хотел меня убить?

Слёзы стекали у меня настолько быстро и часто, что промок ворот толстовки.

– Я испортил ему жизнь? Почему он хотел меня убить? Потому что я родился?

Я помню мамин ошарашенный взгляд.

Я помню, как она взволнованно сказала мне:

– Коул, пожалуйста, успокойся…

Я помню, как сказал сам:

– Я не должен был рождаться.

Я помню, как мама усадила меня на кухне и крепко прижала к себе.

Я помню, как плакал у неё на груди, прямо как в детстве, сжавшись в комок.

Она дала мне таблетку и стакан какое-то время спустя. Я выпил его. Тревога медленно ушла из меня. Но я продолжал плакать и трястись. Я больше не хотел содрать с себя кожу. Я хотел, чтобы меня успокоили.

Мама присела на корточки и внимательно посмотрела на меня.

Я пытался смотреть на неё.

Перед глазами была пелена слёз.

– Послушай меня, Коул, – сказала она, немного погодя. – Твой отец – ужасный человек. Я так говорю, потому что знаю его.

Она выдержала короткую паузу и отвела взгляд.