[Не]глиняные

Ещё двое передаём за проезд, говорит Теодор с южным акцентом.

На Котина выходят? говорит Теодор.

Белоснежная улыбка, говорит Теодор.

В белом чёрном белом чёрном белом.

И ещё молодость, говорит Теодор.

И ещё молодость, говорит она.

В мраморную ванну льётся красное чёрное красное.

Пальцы её в красном чёрном красном.

Её тело в красном чёрном красном.

И ещё молодость, говорит Теодор.

Главное осанка взгляд красное чёрное красное

смех в красном чёрном красном.

Она вытирает руки о чьи-то волосы.

Ситуация в экономике стабилизировалась, говорит Теодор.

В следующем году ожидается рост ВВП, говорит Теодор.

Теодор полезен

чрезвычайно полезен

но он явно сошел с ума.

После Сада Победы он получит расчет.

Это она пугает себя –

Теодор чрезвычайно полезен,

Кто ещё проведет её через этот мир к зыбкой луне

зыбкой луне и белому чёрному белому чёрному белому.

Смеху и плеску.

Поправляя школьный рюкзак, она двигается к выходу из маршрутки.

На следующей остановите, говорит за неё Теодор.

Истина

Издревле иссушенное небо

Пило из твоих ладоней рыбок.

Ты существовала до рожденья,

Речи рек и сумерек отрывок.

Ты лгала кошачьими глазами

В храмах и пещерах, в тронных залах.

Ты стирала в кровь усталость мира,

Ты благословляла, проклинала.

Ты – одна во многих отраженьях,

В бликах шлемов и под скрипом перьев, –

Дева с золотыми коготками,

Горло выгрызающая первой,

Вечная и мудрая царица –

Истина, желанная химера.

«Перебивки прежде чётких линий…»

Перебивки прежде чётких линий,

Сканы пешеходов и ветров.

Небо, омелованное львиной

Нежностью, пускает сонно кровь,

И закат мешается с картиной

Лучшего из множества миров.

Тянет влагой. Голоден и весел,

Древний бог танцует на крови́.

Где-то там, за богом, то ли веси,

То ли нивы, полные любви.

Где-то в торбе неземные смеси

От ушедших прежде. Не реви.

Не реви. Ушедшие забыли

Как и звать тебя. Ушедшие ушли

За закаты, снеговые пыли

Или что там, на краю, пылит.

Пережили, замерли, остыли, –

Бледный пал под палой сенью плит,

Пал земной под лапой зверя палой,

Потолки небесные не встык…

Древний бог в одеждах обветшалых

Обнял теплотрассу и притих.

Мира нет – в глазах его усталых.

Бога нет – в глазах его пустых.

Только высь и только боль в грудине,

Только бледный светоч посреди (не).

«Спящая сторожка…»

Спящая сторожка. Одурманен

Теплотой от тэна спящий пёс.

Спящая луна в своем тумане

Словно в белом венчике из роз.

Отстрелялись, отошли в буране

Огоньки зрачков и папирос.

Кто-то песню, может быть, затянет,

Строгую, печальную – всерьёз.

Катьку вспомнит и чужие сани.

(Катькин путь последний – на погост.)

Пёс заманит, пёс тебя заманит.

Вон он, там стоит, поджавши хвост…

Пёс зевнет.

Кто старое помянет,

Тот тоску получит и цирроз.

Здравствуй, добрый дедушка Мороз.

Здравствуй, – президенту на экране.

Пёс лизнёт ботинок, тихо встанет,

Ткнёт в ладонь прохладный черный нос…

В дымный снег уйдет ДРУГОЙ мечтами,

Словно в белом венчике из роз.

Постновогоднее

В Новый год я почти до курантов смотрел «Кин-дза-дза»,

Пил вино из пакета, закуривал чем-то дешёвым.

Если верить приметам, я выйду когда-нибудь за.

Если верить приметам, вернусь незаметно, бесшовно.

Будет так же мороз обнимать, отнимать, полонить,

Будет так же ПЖ на экране, в заначке какие-то чатлы,

И пустыня себя через зиму уральскую снить,

И простого пацака-артиста немытые патлы.

Гой ты, матушка Русь! велика и просторна, как Плюк!

Эцилоппы твои несгибаемы и величавы.

Пусть на всех из чатлан не хватает малиновых брюк,

Но зато искони ты священная наша держава!

Ты любимая наша страна! Вот куранты пробьют,

Я допью из пакета и выйду в межзвездную пустынь –

Целоваться с берёзками там, вне тебя, где-нибудь…

Это было бы правдой, каб не было пьяно и грустно.

Ночь перед Рождеством

Сфера замыкается, крещёный мир – в дрова.

Потолок начерченный, кругом – полынь-трава,

Буйная метелица, пропавший санный след.

Богу в этой небыли нести Рожденьем Свет.

А пока ни Бога, ни намёка даже нет.

Потолок начерченный, кругом – полынь-трава.

Черной геометрией – тыны и дерева́,

Не трещит огонь в печи, не точит корки мышь.

Сфера замыкается, бредёшь куда глядишь,

Мимо снов кромешных, где оградки да кресты,

Мимо окон чёрных и – по-чёрному пустых,

Мимо пьяных вётел на размытом чертеже,

Мимо лунной тени на каком-то этаже

Недоскрёбов ветхих – чёрту лютому в рукав…

Зацветёт звезда в разрыве чёрном потолка,

А пока несет по миру злая полова,

Тяжелеют веки, без краёв – полынь-трава…

Тяжелеют веки, без краёв – полынь-трава,

Сфера замыкает, пропадает голова.

Чертополох

Бусины мутные в травы слепые роняющий Бог.

Спящих апостолов взгляды – в глубины озёрные.

Алый, как воды Стикса земного, чертополох.

Слитое кем-то из ближних нечеловечески горнее,

Алый, как воды Стикса земного, чертополох.

Не перейти, не умыться, забыться и ждать до конца

Всем из приёмных больниц, при Едином во здравии.

Всем, потерявшим в безумии чувство лица –

Бусины мутные, чертополох в разнотравии,

Чувство утраты не Духа – родного Отца.

Алый, как воды Стикса земного, чертополох.

Память течёт, заливает разломы и трещины,

Там, где Он шёл безнадёжно, по-на гору, Бог,