Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Быстро одевшись, Марья поспешила к их сторожам. Натягивать улыбку она научилась, так что встретила их невысказанное любопытство стойко. С ней ни разу не заговаривали подолгу; наверное, был какой-то запрет, но Марья улавливала косые взгляды. С пленницей Кощея многие хотели бы поболтать, однако отец ревностно охранял ее от расспросов, не желая тревожить душу, и Марья даже почувствовала благодарность: выдумывать всякие ужасы про любимого супруга было не то чтобы трудно, но как-то тяжело, у нее не всегда получалось, поскольку чудовище в Кощее она никогда не видела, а врать умела не так хорошо… Но вернее всего эти воины просто скучали по женщинам, с которыми можно спутаться во время войны — но только не в битву с Лихолесьем?

— Ты чувствуешь приближение к Китежу? — убедившись, что их не слышат, украдкой спросила Марья, когда они шли к стоянке. — Кощей говорил, вокруг города есть какая-то граница — ты сможешь ее преодолеть?

Любава выглядела бледной, но Марья не знала, подкосило ли ее безостановочное движение, спешка, или какие-то невидимые силы. Уловив в ее голосе сдержанную заботу, ведьма улыбнулась.

— Я готова ко всему, моя королевна, — с гордостью высказала она.

Покачав головой, Марья подумала, что ее весьма пугает храброе желание Любавы расшибиться о неизвестную им огромную силу, необъятную — таким представлялся Белобог в своей вотчине. Если Чернобог назначил наместника-чародея, свою любимую игрушку, то его брат будто бы сам незримо присутствовал в церквях — по крайней мере, так увлеченно клялись его служители. И Марья не хотела бы с ним встречаться, прекрасно сознавая: бороться с могуществом бога она не способна.

***

— Почти прибыли, княжна! — провозгласил подскакавший к ней князь Василий. Она заметила, как он едва улыбается, как человек, радующийся возвращению домой после долгой битвы, хотя войны никакой и не было. — Когда солнце дойдет до середины неба, окажемся у городских ворот! Свет благоволит нам.

Ближе к полудню и прям рассвело, просияло солнце, озаряя им путь, и воины сочли это добрым знаком.

— Дай Бог… — согласно протянула Любава, сидевшая подле нее, но не стала уточнять, который.

Марья вдруг вскинула голову. Она еще не увидела Китеж-град, защищенный густым лесом; не таким, конечно, живым и одушевленным, как она привыкла, но все-таки настоящей чащей… Но Марья услышала. Раздался громкий, чистый звон, словно сотни певуний, долго затянувшие моление. Чаровство — конечно, обычные ветра не донесли бы голоса китежских церквей, когда они были так далеко. Веселой песня была, приветствующей Марью, или напротив, грустной, предвещающей ей горе? Вслушиваясь в переливы колоколов, забывшая обо всем, она и не замечала, как ее влекут дальше и дальше, в логово врага, и мысли вылетели из ее головы. «Белобогово колдовство», — подумала Марья с усталым раздражением. Она, хотя и не владела силой Чернобога, словно бы почувствовала дурноту.

В строе что-то поменялось, и Марья догадалась, что они во главе каравана решили везти Кощея, показывая его китежцам — наверняка те высыпали на улицы, привлеченные оглушительным перезвоном. Злость Марьи вспыхнула от мысли о том, в каком униженном виде ее муж предстанет перед этими глупцами… Нет, им стоило бы увидеть его на верхом на коне, с обнаженным мечом в одной руке и с черным огнем, клубящимся на другой.

Очнулась Марья, когда ее встряхнули за плечо. Отец должен был ввести ее в город — он предложил взобраться на его коня, которого Марья смутно помнила с детства, крепкого и покорного. Любаву поручили кому-то из верных людей.

— Я не ребенок, дайте мне лошадь! — попросила Марья, почувствовав, что может на чем-то настоять, пока не поздно. — Пусть они видят, что я достойна княжича…

Так ей отрядили одного скакуна, а дружинник пешим пошел возле телеги, на которой, прикованного к бортам, будто бы распятого, тащили Кощея. Марья увидела лишь его согбенную спину, волосы — непривычно короткие, слипшиеся от крови; его явно били, пока Марья скучала и злилась вдали, и ее окатило жгучим стыдом. Захотелось тут же проверить гребень, но она не хотела его обнаружить. Быстро отвернулась. Седьмицу назад Кощей притворялся сломленным и беспомощным, но сейчас, очевидно, игры остались позади.

Строй снова тронулся, и Марья даже порадовалась, что не видит измученного Кощея: ее окружили дружинники отца, загораживая со всех сторон. Отрезанная от всех, видящая одних воинов, будто бы глухих и немых, выхолощенных князем, Марья старалась, вертясь в седле, рассмотреть хоть что-нибудь.

Она свирепела, когда они подъезжали к озеру. Лес расступился, перетек в просеку — природную, не прорубленную людьми, и показалась ровная покойная гладь. Китеж стоял на островке в центре озера, через который тянулся надежный на вид мост — но все равно Марья ухватилась крепче за луку седла, словно это спасло бы ее при падении. Колокольный звон стал громче, нестерпимее. Потянув носом, Марья почувствовала не только запах человеческого жилья, но и что-то сладковатое, терпкое.