Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Ворота открылись перед ними медленно, с натугой. Потекли улицы, зажатые меж теремов; Марья ожидала на окраине видеть криво сделанные избы, однако все дома были добротные, народ тут жил состоятельный. Высокие стены остались позади, и Марья краем уха слышала сквозь людской гомон, как со скрипом притворяют огромные створки — и думала, как сложно будет их пробить при осаде. Над домами высились церкви — глаза резало от того, как много солнечного света играло на золотых куполах и как сияла, белела известка стен.

Она ненавидела Китеж; он угрожал всему, что Марья успела полюбить: ее мужу, и без того пойманному в силок опасной магии, и его земле, и всей нечисти, полагавшейся на него. Но город на Светлояре был красив. Посад в Лихолесье строили торопливо, когда они были изгнаны в дальний угол. Главное — чтобы крыша была над головой, ведь даже нечисть не хотела зря мокнуть под дождем или околевать от холода. Но Китеж отстраивали с любовью, украшали, рассыпали позолоту по куполам храмов, расписывали стены, вырезали на деревянных теремах узоры… Что-то в Марье, то же, что иногда тянуло ее к богатым украшениям, влекло ее ближе к храмам, рассмотреть, прикоснуться. Но она вспоминала о том, что таится в них, и едва сдерживала гневный крик.

Люди наблюдали, высыпав, едва не вылетая на дорогу под копыта коней, и тут-то Марья прониклась благодарностью к своим охранникам, отрезавшим ее от жадной до зрелища толпы. Она замечала пестроту народа: мужики в заломленных шапках, с окладистыми бородами, румяные женщины, застенчивые девицы, сопровожденные старшими братьями, смело сверкавшими глазами, стайки шаловливых ребятишек… В Лихолесье жило куда меньше, чем в Китеже, среди них почти не было детей. Марья видела нечисть всем скопом на праздники, проводимые в лесных капищах или возле Смородины-реки, и то они заметно проигрывали людям. Но тут были старики и дети, не способные биться, и Марья постаралась успокоиться.

Ее оглушили, поднялся крик, но вопили не из-за нее — из-за Кощея. Проклятия сыпались, сливались в грохот. Визг, сорванный вопль — шумно стало, как в битве. Сердце Марьи заныло, но дружинники все еще отгораживали Кощея. Еще бы, им не нужно было, чтобы смерть его случилась от рук обезумевшей толпы, а не блистательного княжича!

Когда они подъезжали к кремлю, Марья заметила, что строй разделился, ее повлекли куда-то в сторону, вдаль от Кощея, и ей захотелось дернуть поводья, устремляясь вслед за мужем, потому что она знала: ничего хорошего для него Китеж не готовит.

— Куда нас везут, отец? — позвала Марья, заметив поблизости знакомое лицо, пересеченное шрамом. Разозленная, она была готова даже встретиться с княжичем Иваном, однако князь Всеслав покачал головой:

— В церковь, дочка. О твоем возвращении хочет помолиться отец Михаил, духовник княжича Ивана.

Хотя тон отца был непривычно добрый, она понимала: ее хотят провести через ритуал очищения, или чем бы это ни было. Ей не доверяли. Возможно, хотели изгнать из нее темную силу. Она-то знала, что ничего такого мрачного в ней не было, как люди могли подумать, но ненадолго взяли сомнения: что же, даром прошли лета, проведенные в кругу нечисти? Нет, они изменили не ее природу, а скорее научили ее быть выше людских страхов и ненужных церемоний…

Позволив отвести себя к церкви, высокой, выдающейся среди других в Кремле — должно быть, к главному храму, — Марья поразилась взглядам святых, изображенных на фресках над входом — таким живым и пронимающим. Рядом очутилась Любава — ее вывели дружинники, и если с Марьей они обходились почтенно, то ведьму, как показалось, грубее придерживали за плечи, направляя к храму. Она не сопротивлялась, но взгляд загнанно метался — остановившись на Марье, он чуть успокоился. За ее плечом возник князь Василий, глянувший на них странно, задумчиво, но Марью мягко повлек к ступеням отец, и она не успела ничего сделать — да и как она могла к нему обратиться? От своей беспомощности стало дурно.

Еще хуже было Любаве, изо всех сил старавшейся скрыть боль. Вокруг толпились как зеваки, текшие бурной рекой, так и сопровождающие их, но большинство глазело на Марью, гордо приосанившуюся и вскинувшую голову, а до ведьмы никому не было дела. Вспомнив, как ранили Кощея слова и действия служителя Белобога, Марья поняла, какой кошмар может ждать Любаву внутри. Сказать, что прислужница ее захворала по дороге?.. Но ведьма покачала головой, умоляя Марью ничего не делать.

Марья в исступлении стиснула ее руку, больно впиваясь ногтями в ладонь, и Любава едва слышно ахнула, но помотала головой и тускло улыбнулась, кивая ей, готовая претерпеть испытания с Марьей вместе. Когда Марья отпустила ее руку, на пальцах осталась ведьмина кровь; она украдкой отерлась внутренней стороной рукава. И они шагнули, увлекаемые толпой, крестящейся и отвешивающей поклоны.