Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Вечером перед свадьбой Марья волновалась и места себе не находила — не потому что предстоящее замужество так тревожило ее, а поскольку Любава, рыскавшая по двору, принесла добрые вести: она заприметила, как дружинники проскальзывали в кухни. Дело неудивительное: может, перехватить что хотели из-под носа князя, может, из-за стряпающих девок туда загуливали, но Любава клялась, что оттуда и выходили воины чуть погодя. И, хотя в шлемах они все были на одно лицо, Марья быстро смекнула, что они меняют караул.

— Нигде больше они царя Кощея держать не могут, — поделилась с ней Любава. — Оттуда шибает колдовством, моя королевна, и я думаю, там у них прямой ход к Источнику, к Алатырь-камню, откуда они воду для своих злодейств набирают. В Китеж-граде сила Белого бога куда больше, перекрывает она Черного, — украдкой шептала ведьма, понижая голос, словно одно только имя заступника нечисти могло потревожить вечерний город.

Днем отбыл отец, и сердце Марьи сдавила грусть. И опаска: что, если он все-таки открыл кому-то ее тайну, и ей стоит быть готовой к тому, что к ней ворвутся с мечами наголо?.. Что ж, тогда она умрет в бою, как ей и полагается… Как полагается дочери Ярославского князя, снискавшего себе славу в бою, а не благодаря колдунам и молитвам. Но ее отец оставался честен во всем, и никто не потревожил Марью.

С последнего их разговора Марья не видела и Василия. На женскую половину он не захаживал, а девки болтали, что у него есть какая-то милая в посаде, но он так хорошо ее скрывает, что и не понять: то ли правда есть девушка и он так блюдет ее честь, то ли все это отговорки, чтобы от дел пустыми разговорами не отвлекали. Все же он был человек дела, таких Марья уважала.

Утром она снова прогуливалась с Иваном, надежно стиснутая правилами, охраняемая со всех сторон. Зато в это время хитрая Любава смогла просочиться к кухням, пока весь догляд был за Марьей да за княжичем, которого оберегали как зеницу ока — еще бы, единственный наследник, на него возложены все надежды!

Нет, не единственный. Марья покачала головой, вспоминая о крови своего мужа — что ж, ей до сих пор трудно было свыкнуться с неожиданным открытием. Она вспомнила с каким удовольствием Кощей принял предложение пресечь род китежских князей — прекрасно зная, что оборвет жизни своей семьи. Может, он хотел завоевать Китеж, захватить то, что и так было его по праву первородства?.. Нет, Кощей скорее сравнял бы город с землей.

— Нельзя красть ключ сейчас, хватятся, — решила Марья. — Сразу поймут, что кто-то замыслил освободить Кощея. И, может, никуда его не переведут, темница у них одна-единственная, но стражи поставят куда больше. И мы не сможем с ними справиться.

Волнения добавляла угроза, исходившая от Василия, но она считала, что надежно держит его за горло. Узнай в Китеже, кто он такой, растерзали бы прямо на площади в кровавые лоскутки — все эти добрые люди, собиравшиеся на молитвы. Она едко усмехнулась своим мыслям. Наверное, впервые за долгие годы Василий чувствовал себя пленником, заложником в ставшем родным городе.

— Сонное зелье готово? — спросила Марья.

Любава довольно кивнула.

***

— Ваня, — тонко донеслось до слуха. — Ваня, если ты хотя бы краем уха меня слышишь, знай, что я рядом, что я никогда не опущу руки, пока не освобожу тебя… Завтра! — встрепенулся голос. — Уже завтра, милый мой, ночью! Когда все они будут в хмеле, когда этот мальчишка падет от нашей отравы, я вырву тебя из плена, и мы утопим Китеж-град в крови…

Он дернулся, зарычал. Раскатистый звук отдался в темных углах, заходил, как большой злой зверь, заметался. Кощей едва видел, едва помнил себя и не понимал половину из сказанного ему, нашептанного украдкой, но по звуку различил: обещание и расправа, любимое золото и жаркая кровь врагов — все это мешалось в его воспаленном разуме.

Священник Белобога в углу дернулся от страха и ненадолго прервал речь. Чародейство распалось, шипя, как уголья в воде, позволило Кощею передохнуть, глотнуть воздух, а потом грудь снова пережало от боли. Он болтался над полом, подвешенный цепями, и ногтями едва царапал по камню пола, заходясь от боли. Напряженные руки болели, готовые оторваться, вылететь из плеч; в запястья вгрызалось железо, наверняка вымоченное в святой воде. И еще этот шепот — его палачи сменялись несколько раз, голоса были разные, но все они молились Белому богу о его страданиях, о том, чтобы на Кощея пали все кары, причитающиеся нечисти, и их Владыка милостиво соглашался, мучая его. И Кощей выл, дергался, ударяясь спиной о стену, проклинал тех, кого называл своим народом ради их преданности и за кого принимал наказания, но никогда не умолял.